посвящается моему сыну Николе Коста в день рождения — 30 ноября
«На духовных инструментах. Псалом Давида. Услышь, Господь,
слова мои; вникни в думу мою!» Псалом № 5 Царя Давида
Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в
еврейской семье. Мама всемирно известного поэта Мария Моисеевна
Вольперт работала бухгалтером, а отец — Алекcандр Иванович
Бродский — капитан 3 ранга ВМФ, служил военным корреспондентом в
самые тяжелые для страны годы Великой Отечественной войны [1941-
1945 гг.]. С 1948 года отец Иосифа Бродского трудился в
фотолаборатории Военно-морского музея. Подвигу Твоему Ленинград
(Санкт-Петербург)вечная память! Кронштадт — это «штадт»-крепость,
город морской славы России. Герои: обычные граждане, офицеры,
матросы, солдаты обороняли Ленинград и Кронштадт от немецко-
фашистких захватчиков; они — защитники Отечества, — стойко стояли,
охраняя водные рубежи северной столицы. Иосиф Бродский утверждал:
«Я — еврей, русский поэт и американский драмматург». Национальные
мотивы и еврейское происхождение поэта имеют отголоски во многих
стихотворениях поэта, например:
«…Плывет во мгле замоскворецкой
пловец в несчатие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя…»
Иосиф Бродский продолжает в этом стихотворении: «Рождественский
романс», которое он посвятил своему другу — Евгению Рейну с
любовью:
«Твой Новый год по темно-синей
волне, средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево» (1962 г.)
«Как будто», повторившись три раза, ритмически усиливает «Твой
Новый год», в котором необходимой атрибутикой будет свет, слава,
удача и «вдоволь хлеба», несмотря на то, что твой жизненный путь
может отклоняться то влево, то вправо. Важно отметить, что Иосиф
Бродский идентифицирует себя, как поэт, в 18 — летнем возрасте,
когда он начинает «серьезно» сочинять первые стихи. Молодой
Бродский страстно увлекается Мариной Басмановой. Это сильное,
чувственное общение юного поэта и дочери художника Басманова
впоследствие кодифицируется в стихах-посвящениях: «М. Б.»:
«Я обнял плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтый…» (2 февраля 1962 г.)
Окружение Иосифа Бродского играет огромную роль в формировании
характера и «гениальности» поэта. Все то, что Эдуард Безносов
обозначил во вступительной статье к сборнику стихов И. Бродского:
«Части речи», как представления о «направлении развития творчества
поэта, о темах, которые возникая подспудно еще в 60-е годы,
видоизменяясь и усложняясь, переплетаясь и взаимодействуя, дали в
итоге тот уникальный феномен, который мы называем «поэзия Иосифа
Бродского»». Этот «внешний мир», состоящий из реально
воспринимаемых поэтом конкретных людей: Евгений Рейн, Анна
Ахматова, Лидия Чуковская, Н. Мандельштам, С. Довлатов, Б.
Окуджава; и объектов: чтение литературных произведений Бориса
Слуцкого, штудии поэзии Цветаевой, Рильке, Пастернака и детальное
изучение английской поэзии в ссылке, в частности, произведений У.
Одена, и тому подобное, что глубоко отражается на литературно-
поэтическом творчестве Иосифа Бродского. Однако, Бродский творит в
хорошо узнаваемом читателями «музыкально-поэтическом, философском
(метафизическом и реальном) стиле Бродского»:
«В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грубой свертков навьюченных люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы…» (январь 1972 г.)
Именно, первая строчка этого стихотворения «24 декабря 1971 года
V.S.»: «В Рождество все немного волхвы» стала той путеводной звездой, свет которой можно увидеть, вслушиваясь в звучание стихов
Иосифа Бродского на литературно-поэтических вечерах. Суета,
перезагрузка предпраздничных и праздничных дней, «авоськи, запах
мандаринов и хвои…» напоминают нам о приближающихся
Рождественских и Новогодних «торжествах». Рождество — это
кульминационный момент в Христианстве. Пророк Иссайя (7:14), слова
которого дублируются в Евангелии от Матфея (1:23 ), говорит: «Се
Дева во чреве приимет и родит Сына и нарекут имя Ему Еммануил, что
значит: с нами Бог». В этот период времени, так уж принято, что
все плохое останется в уходящем году, а Рождество Спасителя и
Новый год должны будут принести благополучие, свет, радость и мир
на земле. Иосиф Бродский воспринимает этот «переход от старого к
новому», как «точку отсчета» на хронометре, связанную с надеждой
на «чудо» Рождества.
Интересно отметить, что Иосиф Бродский часто использует в
своих стихах библейские сюжеты («Исаак и Авраам», «Сретение»:
«…Он шел по пространству, лишенному тверди,/ он слышал, что
время утратило звук. /И образ младенца с сияньем вокруг/ пушистого
темени смертной тропою/ душа Симеона несла пред собою,/ как некий
светильник, в ту черную тьму,/ в которой дотоле еще никому/
дорогу себе озарять не случалось./ Светильник светил, и тропа
расширялась.»). Однако, хорошо или плохо, поэт реже использует
образы, связанные с античностью и историей древнего Рима. Можно
спокойно утверждать о том, что творчество Иосифа Бродского,
«перенасыщено» и богато Рождественскими образами. Особенно
обильно поэт пишет на тему рождества, при этом насчитывается более
двадцати «Рождественских стихотворений». «Впечатляющая пропорция»
и пристальное, константное (постоянное) внимание Иосифа Бродского
к теме: «Рождества» вызывает вполне обоснованный вопрос, который
направшивается сам собой у читателя: «Почему это происходит?».
Иосиф Бродский в интервью с Вайлем: «Рождество: точка отсчета.
Беседа Иосифа Бродскоо с Петром Вайлем» дает разъяснения на этот
«напросившийся», само собой разумеющийся вопрос: «… Прежде
всего это праздник хронологический, связанный с определенной
реальностью, с движение времени. В конце концов, что есть
Рождество? День рождение Богочеловека. И человеку не менее
естественно его справлять, как собственный… Чем замечательно
Рождество? Тем, что здесь мы имеем дело с исчислением жизни — или,
по крайне мере, существования — в сознании — индивидуума, одного
определенного индивидуума…». Быть может, отсюда и наше уважение
к хронологии событий, и с любовью выбранная формулировка
литературно-поэтической композиции: «Все в Рождество немного
волхвы»; все те, о которых говорится: «многие званные и многие
избранные», включая определенного индивидуума, пролистают страницы
сборника стихов И. Бродского, чтобы ярко прочувствовать атмосферу
ощущения Рождественских и Новогодних праздников. Рождественские
стихи Бродского, как нельзя лучше, соответствует данному выбору
темы на Рождественский сюжет. Именно, Иосиф Бродский, как мне
кажется, предлагает нам то, что может быть понятно и очень
доступно жителям в Санкт-Петербурге и в Кронштадте,и в России, и в
Прибалтике, и в Италии, и в Америке, то есть прислушаться к
словам, разбросанным по рифмам и «мыслям поэта, высказанным
вслух». Например, идея И. Бродского о том, что «в Рождество приятно смотреть на воду, и нигде это так не приятно, как в
Венеции…». Мне хочется подчеркнуть, уж чего-чего, а воды и в
Санкт-Петербурге и в Кронштадте, как в Венеции, тоже хватает!
Хорошо известно, что Иосиф Бродский много бывал и жил в Италии:
Рим («Римские элегии»), Флоренция («Декабрь во Флоренции»),
Сицилия («Дедал в Сицилии»), Остров Прочида, Иския («Иския в
октябре»). Конечно, Иосиф Бродский особенно дорожил и любил
Венецию («Венецианские строфы (1)», “Венецианские строфы (2)»), а
ведь нам известно, что Санкт-Петербург называют «Северной
Венецией» и многие знаменитые итальянские архитекторы: Растрелли,
Кваренги, Трезини, Росси строили Петербург. Италия, Венеция — это
еще и любимая женщина, супруга, госпожа Мария Соццани, с которой
Иосиф Бродский разделяет последние и самые лучшие годы своей жизни
в США, когда «счастливые часов не наблюдают».
Венецианские строфы (2):
«…Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы, и кроме
самой Н2О. Но, как всякое в мире «за»,
в меньшенстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза…»
Конечно, жизнь поэта изобилует событиями, которые оставляют
неизгладимый след в его творчестве. Преследования, судебные
заседания, даже годы ссылки Иосифа Бродского в Архангельскую
глубинку должны рассматриваться, прежде всего, как констатации
фактов, которые «закаляли» характер поэта, формировали
«гениальность» Иосифа Бродского. Жестокая судьба поэта — это лишь
«прожитый этап жизни», в котором слишком много страданий и
одиночества, горечи «изгоя» и «жертвы» режима, но в этом кусочке
жизни прослеживаются ценные, окрепнувшие ростки того, что Иосиф
Бродский открывает для себя в прочитанном: «Время… «боготворит
язык», а мир остался прежним». Поэт продолжает писать… Попытки
властей заставить замолчать поэта бесполезны: Бродского не подкупить, не «погубить». В 1972 году Иосиф Бродский эмигрирует из
СССР.
Следуют долгие годы эмиграции и взгляд на СССР извне. В 1987
году всемирно известному, но «забытому» и непризнанному в СССР,
Иосифу Бродскому присуждается Нобелевская премия по литературе.
Иосиф Бродский — это успешный профессор, переводчик, работающий в
США. Поэт с огромной щедростью и плодотворно сотрудничает с
американской прессой. Читателям за пределами СССР хорошо знакомы
многичисленные эссе на английском языке и стихи на русском. В СССР
поэт по прежнему остается «враждебным» и непринимаемым автором.
Началом триумфального шествия поэзии И. Бродского в «строящемся
Российском государстве» можно считать 1990 годы, когда происходит
коллапс СССР ; а власть сменила гнев на милость — идет процесс
демократизации российского общества, стремление к реформам и
развитию государственности, а, следовательно, сборники стихов И.
Бродского становятся доступными на полках библиотек и книжных
магазинов.
Впервые в стенах Библиотеки г. Кронштадта Л. Н. Коста-
Белобржецкая — поэтесса, преподаватель, член Дома Ученых РАН в
Санкт-Петрбурге, прочитала стихи, которые посвящаются Иосифу
Бродскому: «Их! Поэту Высокого слога!». Их! — это слова И.
Бродского, их! — это книги И. Бродского:
«…Стихи!
«Вы пишите ИХ?!
Вы поэт?!
То, что страшнее блохи,
которую подковал Лесков
для них,
это полчища блох;
ОХ!
для тоталетарного
режима.
Иосиф Бродский
дал правдивый ответ:
«Я думаю, это от Бога!»**
Добавь: «То
страшнее для них.
Что это Поэт!
Поэт! Высокого слога!» (2015 г.)
Если рассмотреть потенциал поэзии Иосифа Бродского, то можно
обнаружить, что в творчестве поэта нет навязывания абсолютно
правильных или неправильных ярлыков: «что такое хорошо, и что
такое плохо». Стихи И. Бродского — это симбиоз строф, каждая из
которых это приглашение к размышлениям. Читатель представь себе
то, что, «чиркнув спичкой», ты можешь, как оценить реально
существующий «внешний, окружающий мир», так и размечтаться:
«…привыкай к пустыне, милый,/ и к звезде,/ льющей свет с такою
силой/ в ней везде…» («Колыбельная»). Читатель может попытаться
определить свою собственную «точку отсчета»: каждый человек
существует, определившись в качестве индивидуума в коллективе, в
семье, в «пещере»:
«Бегство в Египет (2)» Евангелие от Матфея (2:14): « Он (Иосиф)
встал, взял Младенца и Матерь Его ночью, и пошел в Египет…»
«В пещере (какой ни на есть, а кров!
Надежней суммы прямых углов!)
в пещере им было тепло втроем;
пахло соломою и тряпьем…
…Мария молилась; костер гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал
чтоб делать что-то еще, дремал.
…Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд ее означал,
был младенец; но он молчал.» (1995 г.)
***
«Представь, чиркнув спичкой, тот вечер
в пещере,
используй, чтоб холод почувствовать щели
в полу, чтоб почувствовать голод — посуду,
а что до пустыни, пустыня повсюду.
Представь, чиркнув спичкой, то полночь
в пещере,
огонь, очертанья животных, вещей ли,
и — складкам смешать дав лицо
с полотенцем —
Марию, Иосифа, сверток с Младенцем…» (1989 г.)
Иосиф Бродский описывает хорошо известное повествование о волхвах
в стихотворение: «Рождественская звезда»:
Евангелие от Матфея (2:9,11) «Они (волхвы), выслушавши царя,
пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед
ними, как наконец пришла и остановилась, где был Младенец… И
вошедши в дом увидели Младенца с Мариею, Материю Его, и падши
поклонились Ему и открывши сокровища свои, принесли Ему дары:
золото, ладан и смирну…»
«В холодную пору, в местности, привычной
скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более,
чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казлось огромным; грудь матери,
желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар,
Каспар,
Мельхиор их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точка была
звезда.»
(24 декабря 1987)
Иосиф Бродский блестяще передает атмосферу холодного, серого,
туманного декабрьского дня (20.12.2015) с моросящим дождем — это
самое темное время года, — согласуется со словами стихотворения:
«Лагуна»:
« Рождество без снега шаров и ели
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне — ее одну…»
А хочется сказочного белоснежного Рождества, когда «Ночь.
Шуршание снегопада./ Мостовую тихо скребет лопата…» (“Речь о
пролитом молоке», 1967 г.)
Особое место в творчестве Иосифа Бродского занимает стихотворение:
«Presepio» («Презепьо»). Поэт предусмотрительно сохраняет
название: «Presepio” на итальянском языке. Только присмотревшись в
сноске можно обнаружить перевод слова Presepio с итальянского, как
«ясли». В России повсеместно Presepio переводится словом:
«вертеп». Однако, как в итальянской, так и в русской культуре,
этимология слово вертеп имеет явно негативное суммарное значение:
сборище воров, логово грабителей. Всемирно известный писатель —
Борис Пастернак в «Рождественской звезде» тоже пишет о младенце,
который «спал, весь сияющий в яслях из дуба…»:
«…Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Последние звёзды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.»
Однако, вот оно — массовое, гортанное, крикливое и безобразное,
базарное словечко, будто при этом злится и ругается
«некультурная и плохо образованная толпа» в эпоху, когда правит
НЭП двадцать первого века; вот оно убогое для могучего русского
языка: «вертеп» вместо красочного, «как луч или сиянье младенца в
яслях»; а некая Эсмиральда или Фелофтея, быть может, мадмуазель
Куку, так называемый «аргумент», ехидно усмехаясь, слизиться от
содержимого в вертепе. Как это все очень и очень далеко от
истины, от волшебства презепьо — рождественских яслей, в которых
расположились младенец, Мария, Иосиф, цари, и можно «шагнуть в
другую галактику…».
Presepio*
«Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
– все стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блестками ватном снегу
пылает костер. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью — как младенцу тога в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме все было крупней.
Но глине прятно с фольгою над ней
и ватой, разбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
– полночным прохожим в окошко конурки —
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объеме, пока
другие растут — как случилось с тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо — шагнуть
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил — как песку в Палестине.» (Декабрь 1991 г.)
*Presepio – ясельки, ясли
Иосиф Бродский вспоминает: «Первые рождственские стихи я написал,
по-моему, в Комарово. Я жил на даче, не помню на чьей, кажется,
академика Берга. И вот из польского журнальчика — по-моему,
«Пшекруя» — вырезал себе картинку. Это было «Поклонение волхвов»,
не помню автора. Я приклеил ее над печкой и смотрел довольно часто
по вечерам. Сгорела, между прочим, потом картинка эта, и печка
сгорела, и сама дача. Но тогда я смотрел-смотрел и решил написать
стихотворение с этим самым сюжетом, то есть началось все даже не с
релиозных чувств, не с Пастернака или Элиота, а именно с
картинки». Presepio, картинки, фигурки сценок поклонения волхвов
и рождества Младенца Иисуса согласуются с Западной и Восточной
Христианской традицией, которая зародилась во времена жизни
Святого Франциска, так называемая «имитация фольклора» из сферы
декоративного исскуства, успешный продукт народного умельца или
оживший образ младенца-спасителя в руках чудака. В католической
Италии популярность сценок Presepio весьма велика. Сказочная
сценка рождества, театрализованное представление, желание чуда,
победа добрых сил над злом, «света над тьмой» дошла до наших дней,
как проявление упрямства итальянцев в желание проявить свои
скромные творческие таланты, а стать традицией способствовало
широкое разнообразие и доступность материала: глины, бумаги,
железа, воска, пластилина. В Италии Презепьо очень популярно среди
разных слоев общества (от севера до юга). Все эти попытки
разыгрывания библейских образов, наверное, необходимы для того,
чтобы напомнить о «великом событии Рождества»; то есть равняется
проявлению почти всеобщего декоративного соучастия. В дополнение к
строчкам Иосифа Бродского: «Младенец, Мария, Иосиф, Цари…»,
«…возникает фигура в платке, и Младенца, и Духа Святого ощущаешь
в себе без стыда; смотришь в небо и видишь — звезда», «…волхвы —
Бальтазар, Каспар, Мальхиор; их подарки, втащенные сюда…»
гармонично вписался бы показ фото-слайдов картин-шедевров
всемирно известных художников: Мурильо, Джотто, Джентиле из
Фабриано, Сассетта, Тиссо, Рембранта, Рафаэля. Эту статью украшают
некоторые иллюстрации. Читают рождественские стихи И. Бродского с
одной только целью — подарить радость и надежду. Впервые, когда
речь идет о рождественнских стиха И. Бродского, внимание читателей
обращают на известного художника-сочинителя из Генуи (Италия) —
Эмануэля Луццати, который стал иллюстратором книг Т. Конте (T.
Conte): «il Presepio [San Francisco inventò il presepio]” и
«Звезда царей-волхвов» («La stella dei re Magi”). Кроме того,
красочные иллюстрации Э. Луццати и рождественские стихи И.
Бродского оказывают сильный «психотерапевтический» эффект:
«красота спасет мир», «свет сделает нас лучше».
Иосиф Бродский пишет: «Представь трех царей, караванов
движенье/ к пещере; верней, трех лучей приближенье/ к звезде,
скрип поклажи, бренчание ботал/ (Младенец покамест не заработал/
на колокол с эхом в сгустившейся сини). Представь, что Господь в
Человеческом Сыне/ впервые Себя узнает на огромном/ впотьмах
расстояньи: бездомный в бездомном.”
Суть «трех лучей к звезде — это приближение движение лучей не от
звезды к чему мы привыкли: например, солнце, звезды, нимбы, при
этом, лучи исходят от этих центров, как источников света, и
вдруг, это движение наоборот. Парадоксальное видение поэта
непарадоксально. Новый подход, новый взгляд на свечение. Иосиф
Бродский передает идею о радиусе движения — свечение, которое
расширяется от центра — это Младенец, Господь… Автору данной
статьи, кажется, что это комплексное сияние, единое: то вверх, то
вниз; то внутрь извне, то из сердца в мозг, то , потрясая до
глубины души; это сочетание свечения от святого семейства к
звезде, а значит, от младенца к звезде, и от звезды к Младенцу, к
Святому Семейству, к человеку (индивидууму) под пристальным
взглядом Творца («И это был взгляд Отца»), обращение Царя миров к
человечеству.
Можно ли гармонично почуствовать себя средь царей, потому что «в
Рождество все немного волхвы»? Потому что «И, взгляд подняв свой к
небесам, ты вдруг почувствуешь, что сам — чистосердечный дар».
Просто хочется «чуда», хочется верить, что «И чудо свершится. Зане
чудеса/ к земле тяготея, хранят адреса,/ настолько добраться
стремясь до конца,/ что даже в пустыне находят жильца./ А если ты
дом покидаешь — включи/ звезду на прощанье в четыре свечи, / чтоб
мир без вещей освещала она, / вослед тебе глядя, во все времена».
Л. Н. Коста-Белобржецкая, ЛИТО, Дом ученых, РАН в Санкт-Петербурге (Россия)
Леслие Рахиль Коста, студентка Кафедры Русского языка, Факультета
Иностранных языков и коммуникаций Государственного Генуэзского Университета, Генуя (Италия)