
Настоящих поэтов я видел немало.
Семён Ботвинник
16 марта в ЦСЛК на Макарова, 10, состоялось очередное заседание литературно-философского клуба «Кафедра», которым руководит Михаил Балашов. В своих стихах Михаил часто размышляет о поэтах – участниках Великой Отечественной войны, показывает своё отношение к судьбам людей, ковавших Победу:
Им было тридцать, сорок, пятьдесят.
А мне – на двадцать, тридцать, сорок – меньше.
Победе – десять. Лозунги висят.
Цветы, знамёна, слёзы наших женщин…
Многие заседания «Кафедры» были посвящены в последние годы судьбам военных людей, которые, становясь поэтами, несли в себе память о войне. Их поэтическое слово всегда отличается искренностью и особым эмоциональным полётом, мужеством, точностью и глубиной.
В течение нескольких занятий клуба мы говорили о поэзии Вадима Шефнера (1915 – 2002). Читали его стихи, слушали воспоминания тех, кто его знал. И перед нами открывалась удивительная судьба поэта-фронтовика, который в первые месяцы Великой Отечественной войны был рядовым в батальоне аэродромного обслуживания под Ленинградом, а с 1942 года – фронтовым корреспондентом газеты Ленинградского фронта «Знамя победы». Закончил войну в звании старшего лейтенанта, вернулся с войны с двумя боевыми орденами: «Красной Звезды» и «Отечественной войны второй степени», многочисленными медалями, в том числе «За оборону Ленинграда». Всю его жизнь определила великая трагедия блокадного Ленинграда. На фронте приходилось ему нелегко, так как от рождения он не видел левым глазом. Доходил до полного истощения, лежал долгое время в госпитале, но добросовестно выполнял все редакционные задания. Военные стихи Вадима Шефнера печатали во многих ленинградских газетах и журналах. В октябре 1943 года вышел его тоненький сборник карманного формата «Защита», где было чуть более 20 стихотворений. В этой книжке был запечатлён образ Ленинграда: руины домов, неподвижные суда в порту, паровозы, загнанные в тупик. В стихотворении «Семафор» есть такие строки:
Почти двенадцать месяцев прошло
Со дня, когда кольцо блокады сжалось,
И семафора белое крыло
Ни разу с той поры не подымалось…
Но каждый стих поэта-фронтовика наполнен мыслью, что «враги падут», что на запад пойдут по расписанию поезда – и «ржавчина сойдёт с пути стального».
На заседании «Кафедры» звучали многие стихи В. Шефнера, в том числе и агитационного характера: «Зеркало», «Первая любовь», «Шиповник», «Мрамор» – в них сюжеты военной поры, в которых чувствуется жёсткая поэтическая обнажённость и философская глубина. Весь творческий путь Вадима Шефнера – это поиски самого себя в кипучей, бурлящей событиями жизни:
Живёшь ли, о себе трубя,
Или молчишь угрюмо, –
Припоминай, каким себя
Ты в юности задумал.
Ты можешь стать на склоне дней
Святым иль святотатцем, –
Но, может быть, всего трудней
Самим собой остаться.
29 апреля исполнится тринадцать лет с того часа, как ушёл из жизни поэт-фронтовик Семён Ботвинник (1922 – 2004), чьё имя было широко известно ленинградцам. В своё время он получил профессию врача, работал в ленинградской «Службе крови» и имел учёную степень кандидата медицинских наук. Занимался боксом. Фронтовая поэзия Семёна Ботвинника тоже проникнута блокадной темой. Мы прочитали его стихи о горящем Берлине, который, оказывается, «горит совсем другим огнём». В Германии весной цветут липы, маргаритки в горшках, у каждой калитки ночью – собака, а дубовые двери – на новейшем запоре, но всё это не так волнует лирического героя, как морская тельняшка, которая сохнет на заборе, потому что она напоминает о России. Всё помнит поэт, но особенно – блокадный хлеб, который не был «лёгким», поэтому забыть его невозможно:
Тяжёлый снег на братских на могилах,
и тяжесть бомб, и на асфальте кровь –
и с той поры душа принять не в силах
и лёгкий хлеб, и лёгкую любовь.
Семён Ботвинник, размышляя о поэте и его слове, призывал писать только правду о своём времени:
Солги, что был на смертной переправе,
солги, что трижды падал под огнём, –
тебе простится: это было в нём,
во времени, в его кровавой лаве…
Вставало над тобой его крыло,
оно тебя спасло и обожгло,
тревожило живыми голосами…
Не так уж важно – ты или не ты,
не искажай лишь времени черты,
его лицо с безумными глазами.
Всего 64 года прожил поэт Дмитрий Дадаев (1926 – 2000), который родился на тверской земле. Отец и другие родственники ушли на фронт. Дмитрий принадлежал к числу подростков, которых на войну пока ещё не брали. Он пишет: «И тогда началась охота за эшелонами. Так с одним из них я и оказался на Северо-Западном фронте, где и отметил своё 17-летие. А потом ранение, госпиталя, операции». Не долечившись, уехал на Черноморский флот и завершил войну в составе диверсионной группы моряков на Дунае, в районе Вены. После Победы Дадаев оставался ещё около восьми лет на флоте. Потом был Ленинград, где он посещает ЛИТО «Нарвская застава», которым руководит Николай Кутов. Знакомится в этом ЛИТО с поэтом Николаем Рубцовым. Работает на заводах слесарем-монтажником, служит начальником отдела в Центральном Военно-морском музее, живёт мечтой – написать книгу воспоминаний. Но осуществить свою мечту он так и не успел.
Какой же показана у Дадаева в его поэзии война? Мы прочитали немало стихов, в которых предстаёт жестокая правда военного времени. Снаряды, смертоносный огонь на рассвете, когда на бегу пытается бегущий в атаку обмануть пули. Очень сильное впечатление произвело на нас прочитанное Михаилом Балашовым стихотворение «Зэки», в котором нарисована была судьба заключённых на войне.
Им выбирать судьбу не приходилось.
В пучине глохли бранные слова.
Их каждый день бесследно увозили,
Бросая под огонь на острова.
Мне тот январь не позабыть вовеки,
Металл корёжил душу и броню…
Идут в десант неправедные зэки –
И умирают в праведном бою.
Стихотворения-воспоминания о своём поколении, на которое обрушилась война, были написаны поэтом Анатолием Молчановым (1932 – 2011). Он видел блокаду ребёнком, помогал вместе с другими школьниками тушить пожары и «зажигалки», был ранен. Лирический герой Молчанова гордится, что принадлежит к поколению, которое изведало сверх меры «тяготы, бедствия, печали», но никогда не теряло веры. Многие стихи Молчанов рассказывают о том, как восстанавливался после войны Ленинград, например, о том, как оживал Аничков мост, когда возвращали на место коней Клодта.
Весенней ночью в победном году
Мы вырыли клодтовских гордых коней.
Мы с трепетом яму раскрыли в саду,
И конские морды взметнулись над ней…
Может быть, самым главной темой военной лирики Анатолия Владимировича можно считать мотив преданности Родине, поэтому своё поколение он называет «счастливым».
Мы – счастливое поколенье:
Есть, что вспомнить и чем гордиться,
Перед чем преклонить колени,
Что хранить в серебре традиций.
Да, изведали мы сверх меры
Тягот, бедствий, горя-печали,
Но нигде не теряли веры,
Человека в себе не теряли.
Наверное, эти строки можно было бы поставить эпиграфом к судьбам многих фронтовых поэтов, о которых мы говорили на заседаниях «Кафедры».
Михаил Балашов предоставил нам возможность послушать (как это было 16 марта) стихи поэтов более позднего поколения, которые на фронте в годы Великой Отечественной войны не сражались, но связали свою судьбу со службой в армии или на флоте. Например, Игорь Озимов (1930-1994), который, закончив сначала военно-морское училище, позже – Военно-морскую академию им. А. А. Гречко, печатался во флотских газетах, журналах, в сборнике «День поэзии». Он долго был старостой ЛИТО «Путь на моря», являлся членом СП России, Международной Ассоциации писателей баталистов и маринистов. Мы познакомились с его стихами из сборника «Колокола над морем». Одно из самых ярких его стихов, которое погружает человека в страшную стихию, когда из тьмы несётся крик: «Спасите наши души!»
Я знаю, как безжалостна вода,
Когда она врывается в отсеки, –
Так из ущелий бешеные реки,
Гремя, выносят камни иногда…
Спасать жизни и спасать души, размышляет автор, – это не одно и то же, и гораздо труднее спасти душу от опасности:
Нелёгкий путь, нелёгкие пути…
Но честно скажет человек бывалый,
Что душу от опасности спасти, –
Ещё трудней. Трудней всего, пожалуй.
Судьба поэта Анатолия Радыгина (1934-1984) чем-то похожа на судьбы поэтов-современников, но, вместе с тем, отличается, потому что всю свою жизнь он тянулся к «правдоискательству», за которое его отчислили из ВВМУ им. М. В. Фрунзе. И, хотя он позже закончил ЧВВМУ им. Нахимова, всё же в августе 1956 года он был уволен сразу же в запас по сокращению штатов. Это выбило молодого лейтенанта из колеи. Но он устроился штурманом в рыболовецкий флот. А с 1960 года оставил плаванье и стал работать как профессиональный литератор. Анатолий Радыгин обладал феноменальной памятью, изучил много языков. К сожалению, судьба с ним обошлась неблагосклонно: в 1962 году его причислили к разряду диссидентов, а потом были лагеря Мордовии, жизнь в Тарусе, эмиграция (Израиль, Франция, Италия, Германия, Канада). В последние годы он жил в Калифорнии, преподавал русский язык в спецшколе. Умер Анатолий Радыгин, едва пережив своё пятидесятилетие. Его стихи отличаются любовью к морю, к морской профессии, к Северным широтам. Они необычны и своей фабулой, и неповторимой образностью, метафоричностью:
Как тянется время в полярных широтах,
Когда издалёка кого-нибудь ждём!
Девчонка на пирсе в замызганных ботах
Давно терпеливо стоит под дождём…
Эта девчонка становится для лирического героя аллегорическим образом одинокой Любви. Смолёный запах канатов, запах морской воды, тяжёлые якорные лапы, серые плиты дамб – это прекрасный поэтический мир Анатолия Радыгина, который сравнивает собственную не совсем удавшуюся жизнь с распадом плазмы. Но он честен перед самим собой, и никого не винит в своей судьбе:
Я сам нарушил свод полётных правил,
Я сам шагнул за скоростной порог,
Я сам себя судил и сам обрёк.
И сам себя в небытие отправил.
И тает мой, ведущий в бездну, след
В косматых снах оранжевых Планет.
Огромное впечатление произвели на нас стихи Владимира Гуда, который, окончив в 1980 году Военно-медицинскую академию в Ленинграде, служил на Черноморском Флоте, участвовал в боевых действиях в Афганистане, Чечне, Абхазии. Поэт, прозаик, член Союза писателей России, он написал цикл замечательных стихов «Над кандагарской дорогой» по горячим следам Афганской войны. Стихи Владимира Гуда погрузили нас в психологическую атмосферу афганских событий, которые не всегда доносила до нас официальная пресса.
Владимир Гуд рассказывает в стихах о военных буднях наших лётчиков, которым перед полётом включали голос Аманды Лир, а лётчики взлетали не всегда трезвыми – таким способом позволяли им снимать стресс, так как каждый самолёт был живой мишенью. Об этой войне стыдливо молчали газеты. Стихи «В шиндандском морге», «Таможенный досмотр» и др. заключают в себе суровую правду Афганской войны.
На цинковых столах, вне суеты
Убитые спокойны и чисты.
Вот-вот с недостижимой высоты
Скользнёт на них надежды тонкий лучик.
У Смерти тоже конкурс красоты –
Война и Смерть не знают доброты,
Равняют всех у роковой черты,
Но непременно выбирают лучших.
Знакомясь с поэзией поэтов-фронтовиков и поэтов, которые связали свою судьбу с Армией и Флотом, невольно попадаешь под обаяние их духовного мира, их поэтического слова. Их поэзия – это незаконченный спор о человеке, о ценности его жизни, о его мудрости. Несомненно, литературно-философский клуб «Кафедра», на заседаниях которого царит дружеская, творческая атмосфера, позволяет по-новому осмыслить поэтические судьбы многих поэтов с позиций нашего времени, оценить высокую значимость их стихов, несущих в себе большие и маленькие художественные открытия. Когда слушаешь стихи поэтов-фронтовиков, кажется, что перед тобой возникает огромное мозаичное полотно, на котором – лица поэтов, а в руках – их маленькие книжицы, с пожелтевшими страницами, зачитанными до дыр, лица боевых друзей, которые в бою были рядом. Тихий пафос этой мощной лирики с каждым новым занятием мы чувствуем всё сильнее. Это состояние нашей души наиболее точно, на мой взгляд, передал Семён Ботвинник:
Выходят из земли,
из тьмы и заточенья,
те, что тогда ушли
в отряды ополченья,
и павшие тогда,
вначале, у границы.
Ты слышишь: сквозь года
кричат над ними птицы…
Выходят из земли
сгоревшие в пожаре
и те, что полегли
в кровавом Бабьем Яре:
погибшие в тоске
от голода и жажды…
И лётчик из пике
не вышедший однажды,
и мальчик лет пяти,
и девочка босая –
им боль свою нести,
столетья ужасая…
Им чёрная беда
отбеливает лица,
и времени вода
по телу их струится…
В задымленной дали –
чтоб нам в глаза вглядеться –
выходят из земли,
проходят через сердце…
Через наше сердце прошли и судьбы двух поэтов, о которых рассказала я, как руководитель Рубцовского центра Санкт-Петербурга, – это судьба «торбинского отшельника», как называл его Рафаэль Максутов, Сергея Иванова, и поэта из г. Бабаево Вологодской области – Вилиора Иванова.
О Сергее Иванове я услышала случайно, узнав о его смерти, посмотрев видеозаписи его выступлений, которые прислал мне скульптор Рафаэль Максутов, знавший его лично; он не раз встречался с ним, навещал его в далёком от Санкт-Петербурга новгородском селе Торбино Окуловского района Новгородской области. Сергей Иванов был не только поэтом, но и талантливым художником, музыкантом (играл на гармошке, баяне, хорошо пел), ярко и выразительно читал свои стихи, работал завклубом, был членом Союза писателей России, руководил поэтической секцией в новгородской писательской организации. За свою жизнь он успел издать только два сборника стихов. Но поэзия у него удивительно лиричная, глубокая, многослойная. Это – постоянное размышление над собственной судьбой, которая сплелась какими-то невидимыми нитями с новгородскими лесами, реками, озёрами, цветами, чистыми снегами и метелями:
Метель тебе едва ли объяснит –
Куда она свободно так летит…
Но ты соизмеряешь свой настрой
С гудящей этой белою страной.
Друг мой, и жизнь лиха,
И смерть лиха!
Но пуще – своеволие стиха,
Который, как метель,
в тебе летит!
… И ничего не объяснит.
Членам клуба «Кафедра» я прочитала стихи Сергея Иванова и рассказала о своей поездке в Торбино на его сороковины. Там мы побывали у его могилы, возложили цветы, приняли участие в поэтическом вечере, который проходил в деревенском клубе. Здесь же были выставлены его живописные работы, показаны видеосюжеты и фотографии. Когда вернулась из поездки, то родились стихи о его родной земле, о родовом погосте, где он похоронен. Вот несколько строчек из них:
А рядом – кресты, кресты,
Снегов голубые развалы.
И к сердцу поэта – мосты,
И к Музе – его причалы.
Вдруг синий разлив снегов
И лучик февральского солнца,
И кружево белых кустов
Божественной искрой зажжётся…
Стихов обнажённых пурга
Встревожат и мысли и душу…
Метели… Метели… Снега…
Внимай его сердцу – и слушай!..
Сергей Иванов называл в своих выступлениях Николая Рубцова братом. Действительно, и в личной судьбе, и в поэзии у них много общего, как и ещё у одного поэта, о котором я рассказала на заседании «Кафедры», Вилиора Иванова, поэта из Бабаево, с которым Николай Рубцов дружил. Недавно мы принимали гостью из Бабаево – Алёну Крымову (встреча проходила в библиотеке им Н. Рубцова, на Шотмана, 7). Алёна Крымова рассказала о Бабаевских перекрёстках в жизни Рубцова и об удивительной находке в деревне Афанасовке, где в последние годы Вилиор Иванов жил. Это большой архив поэта, пролежавший в течение десяти лет под открытым небом, но каким-то чудом сохранившийся, прикрытый другими бумагами. 17 июля 1967 года, как будто предчувствуя грядущую беду, напишет Вилиор Иванов стихотворение, посвящённое Николаю Рубцову, который будет убит в январе 1971 года:
Не стало в небе ни звезды…
Ни светлого участья.
Пришло предчувствие беды,
Непоправимого несчастья.
Сплошная темень над ручьём,
Над лугом, где пасутся кони.
Душа тоскует ни о чём
И отчего-то тихо стонет.
И потому, что одинок,
Я рад прозренью, как совету.
Бежать, бежать, не чуя ног,
Бежать к спасительному свету…
«Спасительный свет», наверное, несёт, прежде всего, поэзия, которая проникает в наши души даже тогда, когда поэтов, её создавших, нет в живых. Именно этой мыслью проникнуты многие заседания клуба «Кафедра», где собираются люди самых разных призваний, профессий, чтоб поговорить о главном: о смысле человеческой жизни, о нашей необъятной Родине, о поэтическом слове, которое наполняет сердце добром и помогает жить, совершенствуя и преобразуя в первую очередь себя самого…
Любовь Федунова, руководитель Рубцовского центра Санкт-Петербурга.