Согласимся с призывом рационализировать мировую дипломатию, а следом и собственные подходы. На внешнем контуре называют две реперные точки: реанимацию российско- (точнее советско-) американского Договора о стратегических наступательных вооружениях и уточнение российско-украинского будущего в мировом, прежде всего, европейском интерьере.
Декларации и реализация
Начнём с того, что 5 февраля 2026 года истекает срок действия названного договора (ДСНВ-3). До 2022 года на этот счёт поддерживался диалог Москвы с Вашингтоном. В 2023 году (на фоне СВО) диалог прервался, но стороны обещали придерживаться ранее определённых количественных потолков: по 700 межконтинентальных баллистических ракет, баллистических ракет на подводных лодках и тяжёлых бомбардировщиках. Плюс – по 1550 боезарядов и по 800 пусковых установок. Таким образом менее, чем через год возникает перспектива впервые с 1970-годов остаться без договоров, ограничивающих ядерные потенциалы сторон.
К этой теме предложил вернуться Трамп, назвав «денуклеаризацию» главной глобальной задачей. Американские медиа считают, что это один из немногих вопросов, по которому существует консенсус республиканцев и демократов. Но дальнейшие подходы у нас с Вашингтоном разнятся. В предложении Трампа отчётливо прослеживается мысль: Москва должна убедить Пекин присоединиться к договору с сохранением за Китаем нынешних, пока минимальных количественных значений. Но Китай не спешит примкнуть к СНВ-3 (или уже СНВ-4), хотя темпы наращивания его ядерных сил очевидны всем.
Позиция значительной части нашего экспертного сообщества состоит в поддержке «денуклеаризации», но с привлечением к процессу всех стран, обладающих ядерным оружием. В этой логике можно было бы рассчитывать и на понимание со стороны Пекина. Но важнее другое: обсуждение витального для всей вопроса создало бы атмосферу более чем востребованную временем. Существует и иное мнение – всячески поддержать инициативу Трампа безотносительно других ядерных стран.
Тем более, что объёмы ядерного оружия России и США – превосходят аналогичные арсеналы прочих стран. Взаимно оспариваемые цифры здесь вторичны. Приверженцы названных и производных от них взглядов сходятся в главном: мир заждался дипломатического урегулирования самой актуальной проблемы современности, касающейся будущего всех. Есть смысл и лично поддержать этом вопросе Трампа. Ибо его подчас взбалмошным, но не лишённым смысла инициативам не хватает позитивного отклика. И ещё: чем чаще встречаешься – особенно на разоруженческой площадке, – тем лучше друг друга понимаешь.
Возвращение при этом к ныне отвергнутым договорам – об обычных вооружённых силах в Европе (ДОВСЕ) и ликвидации ракет средней и малой дальности (ДРСМД) представляется делом важным, но не самым актуальным с учётом предпочтительного значения ДСНВ.
Россия – это Европа…
…и Азия – тоже: 75 процентов наших сограждан проживает к западу от Урала. Мы не о географии и демографии. Мы о том, как жить дальше. Сегодня не столь актуальна предыстория наших отношений с готическими столицами. Сразу скажем: Украина причислила себя к той части Европы, которая допускает соседства только с обезоруженной Россией, а лучше – с ушедшей в прошлое. Это не абстракция и не публицистика. С их стороны – это бескомпромиссный realpolitik. Возвращаться с объяснениями в начало 90-х уже ни к чему. Но в былые времена не только «канонический евроинтегратор» Шарль де Голль, но даже генсек НАТО британец Джордж Робертсон на рубеже веков говорил о неизбежном сближении стран христианского мира.
С начала нулевых годов этот процесс застопорился. Дело в том, что любая интеграция изначально оговаривалась принадлежностью к западной (в основном христианской) пирамиде. С нажимом повторим: идейно-политическая унификация Запада подразумевает, что Европа в паре с США остается гарантом миропорядка, установившегося после 90-х годов. Поддержка Киева странами Запада служит одним из главных инструментов, а заодно и символов их консолидации. В том числе на основе противостояния «демократического» миллиарда – шести «периферийным». По общеевропейской концепции любая форма солидарности с Москвой (в том числе и в культуре памяти) – это прямой подрыв ценностного единства. До поры политические иллюзии противостояли деловым интересам: политика политикой, но дешёвый газ важнее. С подрывом (при Байдене) Северных потоков экономическое значение контактов с Москвой почти обнулилось.
Давайте исходить из того, что нас от Европы никто не оградит. И ключевой вопрос состоит не в том, чтобы её в очередной раз разоблачить. В том, чтобы преодолеть раскол с пользой для своей страны. Тем более, что Европа – не монолитна вопреки любым параграфам ЕС и НАТО. Значительная часть европейцев – прагматики. Условные «провокаторы» (прибалты и Польша), а также «исторические ревнивцы» – Британия и с некоторых пор Франция – формально в силе, но вряд ли смогут продиктовать большинству, что им делать. Ибо business first – на этом держится Запад. Нельзя сбрасывать со счетов два взаимно обусловленных фактора: снижение американского влияния на Европу и возрастание роли Китая. Пока только Китая, а там видно будет.
Через Китай возможна реанимация контактов с «европрагматиками»: 30-процентное повышение цен на энергоносители для них важнее будущего Украины. И уж если сегодня на слуху многосторонние сделки, то и Пекин может быть мотивирован активным доступом к Севморпути. Кстати, и Европа к нему неравнодушна. Но пока, подчеркнём, следует не огульно осуждать Европу, а работать по индивидуальным программам со всеми, кто ищет лучшего для себя. Деятели делового мира эту мысль разовьют. Заметное повышение политической роли Кирилла Дмитриева, руководителя Российского фонда прямых инвестиций, по-видимому, не случайно. Хотя, разумеется, этот процесс – не публичный.
Вспомним: участник совместного с нами полёта первый французский космонавт Жан-Лу Кретьен ещё в 1982 году говорил о «космической проекции сближения Европы с Москвой». Тем более, что продвижение к Хельсинкскому совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе проходило одновременно с реализацией другого космического проекта – «Союз-Аполлон». То и другое совпало по времени – 1975 год. Не собраться ли «нонче» на Марс?
Об Украине. С болью. И надеждой на будущее
Это наиболее тяжёлое последствие 1991 года. Не поддаётся логике судьба страны, бывшей самой благополучной и экономически сбалансированной республикой Советского Союза. С 52-миллионным населением и реальностью войти в четвёрку наиболее преуспевающих стран континента. Но с конца 90-х в Киеве решили, что вступление в «цивилизованную Европу» требует разрыва с Москвой. С тех же пор многочисленные представители политического класса Украины осторожно и напрямую говорили, что дело кончится войной. Почему Москва на это не реагировала? Это – вопрос к власть тогда предержащим.
В результате никто в Киеве не задумался, как на превращение Украины в Антироссию ответит Москва. Неужели в Незалежной считали, что нам нечем ответить, а в худшем для Украины случае её спасёт НАТО? Разрыв между киевскими надеждами и московской реальностью – близок к «классической» аналогии: в Богом забытых племенах не видят связи между половой жизнью и деторождением: удовольствие, мол, это одно, а дети – они от Бога. Но и наши надежды на Минский и прочие форматы оказались столь же эфемерными: 2014 год не нужно было ограничивать Крымом. А раз ограничили, то наступил и 2022-й, и 2025-й.
Реальность состоит в разгаре фактически гражданской войны между двумя из трёх центров восточнославянской цивилизации – безотносительно линии боевого соприкосновения. Какой смысл считать, сколько раз Украина нанесла удар по России, например, в первый пасхальный день? Антироссийская взвинченность значительной части из нынешних 27 миллионов граждан Украины «взрастает» не столько из-за её пропагандистского неистовства, сколько из мемориальных кладбищ во всех (!) райцентрах страны: только на Харьковщине площадь захоронений увеличилась в 20 раз. Политика здесь, пожалуй, – вторична…
Перейдём от парадигм «почему?» и «кто виноват?» к «что делать?» Во-первых, оценить не столько перспективы нашего продвижения, сколько возможность контроля за потенциально «будущими» территориями. Отдельно исключить трагические обострения на фоне 9 мая. Во-вторых, определить круг украинцев, заинтересованных в мире. Речь, прежде всего, идёт о миллионах граждан Украины, ныне проживающих среди нас. После 1991 года к жизни пришло лишь третье поколение бывших советских соотечественников. Есть кому и что вспомнить. Переспросить, задуматься и сделать выводы…
Опыт чеченских войн подводит к надежде на оптимистическую развязку: мир и безопасность важнее любых амбиций и последствий психологических травм. В продолжение приведём более наглядную аналогию: уже к третьему году Великой Отечественной оформилось просоветское движение «Свободная Германия», насчитывавшее несколько тысяч наших сторонников. Нужно ли продолжать?
В-третьих. Пожалуй, это даже, «во-первых». Многочисленные, хотя и спонтанные предложения о посредничестве со стороны общеславянских культурных, академических, религиозных и иных аналогичных центров подводят к вопросу: всех ли потенциальных союзников-посредников мы держим в поле зрения? Правда, тут же – особенно после бесед с белорусами и сербами – хочется уточнить, насколько наше практическое славяноведение (ныне более востребовано украиноведение) соответствует задачам дня? Боюсь, что ответа не последует. И вообще – не слишком ли опрометчиво мы игнорируем фактор мягкой силы, изначально требующий воображения?
Здесь же явно напрашивающееся корректирование – на основе предвидения – нашей информационной политики. Востребован переход от комментирования сиюминутных задач (это, конечно, важно) к раскрытию перспектив неминуемого соседства. Последнее существенней.
* * *
О многом, производном от сказанного или его дополняющем, хочется поразмыслить отдельно. Хотя бесспорно – эта тема для узких специалистов. Но мимо неё не пройти.
(Было опубликовано в газете «Парламентская газета», 22.4.2025 г.)