(Шапорина, Ахматова и Будогоская в писательском архиве Наталии Дилакторской)
Статья посвящена 120-летию со дня рождения детского писателя и редактора, военкора, офицера Советской Армии, члена Союза писателей СССР, жительницы и защитницы Ленинграда Дилакторской Наталии Леонидовны (1904-1989).
Некоторые архивные документы, связанные с именем Анны Ахматовой, публикуются впервые.
Художница, переводчица и театральный деятель Любовь Васильевна Шапорина состояла в добрых приятельских отношениях с писательницей и редактором Наталией Леонидовной Дилакторской. Как же так вышло, что в своих дневниковых записях 1946 и 1948 гг. она отзывается о ней весьма нелестно? Насколько этим словам можно верить? Тем более, что Шапорина общалась и с другими дамами своего круга, в их взаимных разборках не все было так гладко. И вообще, манера злословить и перемывать подругам косточки ей ли одной свойственна, или же это было вообще характерно для дам того времени?
Давайте рассмотрим это. Нам нужно будет сопоставить некоторые документы. Но прежде о самой Шапориной. Она родилась в 1879 году, Наталия Леонидовна – в 1904-м. 25 лет разницы. Подружками «на равных» они никак быть не могли. Наталия Леонидовна работала в Брянцевском ТЮЗе, Шапорина также была связана с театром. Пересекались ли их пути до войны? Однозначного ответа нет. В дневниках Наталии Леонидовны (хранятся в архиве Тотемского краеведческого музея) о Шапориной не говорится.
В писательском архиве Наталии Леонидовны (ИРЛИ РАН) – пять писем и три тематически разные рукописные записи Шапориной, а также старинный, 1808 года рукописный нотный альбом с дарственной надписью – «Наталье Леонидовне на добрую память от Л. Яковлевой-Шапориной. 8.9.56».
Письма очень теплые и добрые, с 1950 по 1963 гг., мы приведем их ниже. Совершенно по-иному звучат резкие, где-то даже с подчеркнутой ехидцей записанные в дневнике слова о Наталии Леонидовне, это 1946 и 1948-й годы (см. Шапорина Л.В. Дневник, т. 2, 2012):
17 августа 1946
Да, после того как Зощенко ругали за какое-то произведение, на трибуну вышла Дилакторская и сказала, что она подала ему эту идею. Была она очень бледна, в белом костюме, с палкой. Позади Анны Ивановны (примеч. – Иоаннисян) какие-то типы кричали: “Тоже заступница!”
28 сентября 1946
Дилакторская рассказала мне следующее: Ахматовой позвонили, что к ней через полчаса придет секретарь Гарримана, профессор такой-то. Обстановка у А.А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески. Кое-как привели в порядок, она пригласила двух приятельниц и приняла профессора. Он говорил по-русски. Через некоторое время он опять приходит в 8 часов, сидит до 9, 10, 12. Ахматова не знает, что делать, ведь надо угостить человека. Хозяйство у нее общее с Пуниными – они легли спать, и дверь к ним закрыта. На пять человек собрали три чашки, подали кислой капусты. Он просидел до 2 часов ночи.
Может быть, он ждал ухода приятельниц и хотел поговорить с ней наедине? Говорят, Ахматову очень любят в Англии.
28 февраля 1948 г.
По поводу отсутствия ее бюста работы Н. Данько (его взяла Дилакторская, чтобы отлить из гипса) А.А. предостерегала меня быть с ней очень осторожной. Что у Дилакторской не то эротическое, не то патологическое увлечение известным учреждением. Она воспела чекистов в поэме, в комнате стоит статуэтка Дзержинского… Когда стало известно, что у А.А. был английский профессор, Дилакторская подробно расспрашивала ту даму, которая была тогда же у А.А. и вышла вместе с англичанином, куда он пошел, направо или налево, и уверена ли она, что он не вернулся назад. И наконец, приглашала ее приехать на казнь немцев, говоря: “Вас очень просят…”
Кругом сексоты. Кого, кого не называют: Ляля Мелик, Анна Ивановна Иоаннисян. Но как проверишь?
12 апреля 48
Вчера вечером ко мне зашла А.А. Ахматова. Я очень обрадовалась. Ее несокрушимое терпение и благородство меня восхищают.
Мне хотелось снять с Дилакторской подозрение в сотрудничестве с НКВД, и я передала А.А. мое впечатление об ее беспредельной наивности и влюбчивости. С этими свойствами ее А.А. согласилась, но считает, что они не снимают подозрения. И в подтверждение рассказала следующее: когда у нее был во второй раз оксфордский профессор, она пригласила своих двух приятельниц. Англичанин просидел до утра и вышел вместе с дамами. А.А. не скрывала этот визит с намерением, чтобы никто не заподозрил чего-нибудь таинственного, и рассказала об этом случае Дилакторской. Дилакторская после этого нашла одну из этих дам и долго расспрашивала: куда он пошел, направо или налево: «Вы уверены в этом? А не вернулся ли он обратно?» и т. д. Типичные вопросы для потерявших следы чекистов. «Дилакторская влюблена в само учреждение, в Дзержинского, у вас на столе Пушкин, а у нее Дзержинский, и поэму она написала о чекистах. (А мать ее умерла в концлагере).»
Вот здесь пока остановимся.
Вообще, тональность дневниковых записей Шапориной – резкая, необъективно злая, но где гарантия корректности таких записей? На основании «бабьих сплетен» – они подчас очень эмоциональны и априори негативны – никак нельзя делать однозначные выводы. О том, что Шапорина увлекалась сплетнями (впрочем, не самое страшное для дамы!), свидетельствует, например, одна запись-воспоминание из хранящихся в архиве ИРЛИ РАН трудночитаемых листочков, вероятно, дублирующих записи в утерянной по неосторожности ахматоведом Михаилом Кралиным в 1990-м году тетради, предоставленной ему нашей семьей, с дневниковыми записями встреч Наталии Леонидовны с Ахматовой. Приведем эту запись, насколько удалось ее разобрать, учитывая скоропись и тяжелый почерк Наталии Леонидовны (расшифровка моя):
Запись (скоропись) Дилакторской о Данько, Шапориной и Ахматовой (фрагмент)
Еще в 1942 и 43 году, встречаясь с Будогоской после смерти Данько, я слышала, что будто бы их «уговаривала уехать Ахматова», что саму Данько и мать. Будто бы Ахматова их недолюбливала. И точнее, когда я [?] с ней и расс., будто и сказала ей Ахматова, явно когда она уехала и сама.
В прошлом 1944 году меня познакомили с Шапориной. Мы собираемся приехать к ней вместе с Будогоской, т.к. у нее сохранились рукописи и рисунок Е.Я. Данько. Визит не состоялся в 1944 г. В 1945 году Шапорина напоминает об этом, и нам хотелось попасть вместе.
Перед тем, как приехать к Шапориной, я поговорила с Е.А. Манизер. Ей тоже захотелось пойти вместе с нами. Е.А. Манизер начинает вспоминать о тяжелом влиянии Ахматовой на Данько [о том, что Ахматова плохо влияла на Данько]. Конкретно, в чем это выражалось, она не уточняла.
11/VII состоялась встреча у Шапориной. Разговор шел преимущественно о судьбе семьи Данько (погибли мать, сестра старшая и сама Е.Я.) Вспоминала, при каких условиях они уезжали из Ленинграда, и естественно все три снова вспомнили об Ахматовой.
Резче всех говорила Шапорина. Она говорила, что Е.Я. говорила ей фразу Ахматовой: «Надо уезжать. Придет немец – будет крошево» и считала, что Ахматова виновна их отъезду, повлекшему за собой их гибель.
Будогоская вспоминала, как отправлялась сама Ахматова. Она ее помнит в подвале писательской пристройки. Она ничего не говорила, но производила всем своим видом тяжелое впечатление.
Здесь Шапорина, продолжая винить Ахматову, рассказала, как она с ней встретилась после возвращения Ахматовой из эвакуации. Она ей говорила, что Ленинград [?уже не] город. Что ее [?] от тел умерших. И в гибели их повинны те, кто не уезжал из Ленинграда. Если бы осталось совсем мало народу, столько не погибло бы. При этом Ахматова считала, что мало кто из тех, кто жил здесь, остался нормальным. Эти слова Шапорина приняла на свой счет и очень обиделась.
Об Ахматовой Шапорина говорила раздраженно, возможно, что ей дали медаль «За оборону Ленинграда» зря [ , что она… зачеркнуто]
При следующей встрече с Манизер я ей говорю, что меня слегка огорчает, что А.А. могла сказать такую фразу. И просила ее вспомнить, не говорила ли ей Данько что-либо подобное. Манизер сказала «постарается вспомнить», но пока ничего не говорила.
Эта запись 45-го года. Обратим внимание: три дамы собираются для того, чтобы обсудить Ахматову, виновную, на взгляд Шапориной, в смерти Данько и ее семьи. Такая вот тема для беседы. Далее следуют еще более тяжелые обвинения в адрес той же Ахматовой. По мнению Шапориной, Ахматова не достойна носить медаль «За оборону Ленинграда». Что в гибели блокадников, считает Ахматова, виноваты не столько немцы, сколько сами жители города, не захотевшие эвакуироваться. При этом Шапорина за абсолютную истину принимает слова уже покойной Данько об Ахматовой, но лично от последней она их не слышала. Характерно, что Наталия Леонидовна хочет защитить Ахматову от злого навета. Так же потом поступает и сама Шапорина, пытаясь снять сочиненное в ходе дамского разговора подозрение с Дилакторской о ее возможном сотрудничестве с НКВД, но при этом снова съезжает на сплетню, цитируя якобы слова Ахматовой. Должны ли мы ей верить? И разве кем-то доказано, что Дилакторская, хранившая у себя дома рукописи опальных поэтов, той же Ахматовой, была агентом спецслужб, разве кто-то пострадал по ее вине?! Напротив, есть много документов, подтверждающих ее заступничество за опальных на тот момент деятелей культуры.
Теперь о поэме, где упомянуты чекисты. Точнее, там был один герой-чекист. Есть в архиве ИРЛИ РАН другой листочек с трудно читаемой записью (скорописью) о встрече Дилакторской и Ахматовой. Наталия Леонидовна при первой же встрече читала ей свою поэму, называется она «Последний перевал». Приведем то, что на данный момент удается прочесть в скорописи:
Как и всех, увидевших Ахматову, меня поразила гордая посадка головы, величественная простота движений, умный, немного ушедший в себя взгляд. На фоне сидящих дам в столовой союза она выглядела лебедем, попавшим в курятник.
Нас познакомил [Войтинская?]. Через некоторое время Ахматова, узнав, что мне хочется прочесть ей свою поэму, подошла ко мне и увела к себе. [ ] [ ] сын Ахматовой, что ей (ее…) Лукницкий [ это ] [ ]
Ахматова [? с горечи] предложила мне книгу Сафо. Оказалось что за Сафо [Лукницкий? Рукопись?] [ ей? Его?] книгу в лавке писателей. [ Когда все обедали и вся библиотека была разграблена ]
Начала [? читать]. Я следила за лицом Ахматовой. И меня поразило: странная волна охватила ее на главе о характере чекиста. Это не было минутное волнение, а шло какое-то мучительное воспоминание. Потом она овладела собой. Но вообще была взволнована.
После разбора поэмы (я рассказала о причине, побудившей меня прийти к этой теме (о смерти матери). Возник очень откровенный разговор о судьбе, смерти, любви и т.д.
Потом Ахматова читала мне свою поэму. Показала письма с фронта и письмо Пастернака. Подарила фото (это было 21 августа 1944 г.)
И я почувствовала, что чем-то я завоевала ее доверие.
Повторяю, это не было ошибочным. Как очень обидчивый человек (а это несомненно) и человек гордый при этом, она еще чувствовала всю искренность моего восторга перед ней. А восторгалась я не [?] прямым и суровым человеком и человеком [?] плана.
На самом деле, поэма «Последний перевал» требует отдельного комментария. Она сейчас восстановлена мною, все рукописи (архив ИРЛИ РАН) я сравнила и выстроила полный текст.
Поэма явно носит исторический характер, там упоминаются конкретные судьбы конкретных людей, место действия и временной интервал в тридцать лет. Упоминается вскользь и Дзержинский. Но, вообще-то, поэма о верности и любви, и главный герой – не чекист, а влюбленная в него женщина (она проводник в горах Кавказа). Хотя, этот герой-чекист чем плох? В поэме он сначала спасает в поезде от изнасилования девочку-попутчицу, сам едет в Москву получить задание. Потом по приказу Дзержинского внедряется в банду головорезов, которые терроризируют местное население: убивают, грабят, насилуют, жгут дома… Ликвидирует главаря банды. Героиня, влюбленная ранее в бандита, неожиданно для себя спасает чекиста от смерти – проводит через горы, и влюбляется в него сама. Потом, через много лет, тот же чекист воюет против гитлеровских захватчиков. Как и героиня, которая связана с партизанами. Она по-прежнему проводник в горах. Фашисты пытают, калечат ее, бросают в горную реку, но героиня выживает и в конце поэмы встречается с чекистом. Они любят друг друга. Ну и что же здесь плохого? Политики мало, любви и приключений много, хоть фильм ставь. Конечно, требуется какой-то комментарий по сюжету, откуда он взят, чьи это судьбы. Увы, информация об этом не сохранилась.
Но, главное – мы видим, что отношение Ахматовой к поэме Дилакторской в обоих случаях освещается по-разному. Получается, что Ахматова лицемерна и сама себе противоречит? В записи Дилакторской говорится о подаренной ей в тот же день фотографии Ахматовой. Фото сохранилось. Во всяком случае, читая мемуары Шапориной, цитирующей слова Ахматовой, следует призадуматься, а близки ли они были к истине.
Теперь насчет влюбленности Дилакторской «в учреждение». Это, конечно, злые и ехидные словеса. Наталия Леонидовна далеко не красотка, и ей уже за сорок, но она позволяет себе романтические отношения. Ее обсуждают две пожилые тетки – одна на 15, другая на 25 лет старше. Обе они прекрасно знают о влюбленной душе. Действительно, в послевоенные годы Наталия Леонидовна состояла в близких отношениях с каким-то пожилым ученым-военным, возможно, чекистом (хотя не факт), человеком женатым, имевшим взрослую дочь. Кто он, мы не знаем: о нем не сохранилось ничего, кроме стихов любовной лирики, не лишенной элементов эротики. Имени у героя нет. В поэме герой-чекист также без имени, он именуется «Товарищ N». Но это разные люди. Дело в том, что поэма была задумана еще до войны. А в 1944 году у Наталии Леонидовны был другой человек, к которому она испытывала нежные чувства – военный инженер, адыгеец по имени Касим, на 10 лет ее младше, они жили в гражданском браке. Конечно, дамам – любительницам посплетничать, было интересно, что у кого на любовном фронте…
В целом, как видим, мнение Шапориной далеко не всегда объективно, равно как и элементы наблюдения, факты описываются ею не всегда корректно, присутствует какое-то нервическое восприятие реальности, ну и желание посплетничать.
Вернемся к дневникам Шапориной. Дилакторская никак не могла быть в белом костюме, в тот момент, когда она заступилась за Зощенко, она была в военной форме, которую всегда носила после войны (факт ношения военной одежды в мирное время подтверждается воспоминаниями Будогоской в рассказе «Картошка», с фрагментом рукописи рассказа меня познакомила исследовательница Татьяна Пеганова). Интересно, что ни Сергей Погореловский, будучи очевидцем этих событий и написавший статью «Проблески во тьме» (журнал «Нева» №4, 1989), ни позже ахматовед Михаил Кралин не говорят о том, что она взяла на себя ответственность как редактор за то, что пишет Зощенко. Они сообщают, что Дилакторская подчеркнула, мол, у Зощенки есть хорошие литературные произведения. А то, что излагает Шапорина, гораздо более смелый поступок. «Это я ему подсказала тему: я как редактор ответственна за то, в чем вы его сейчас обвиняете». За это могли и расстрелять. Ну а белый цвет примерещился, или был навеян эмоциями. Не примерещилась палка: действительно, после войны Наталия Леонидовна ходила, тяжело опираясь на трость, поскольку была ранена на передовой – как военкор двух армейских газет, она провела всю войну на Ленинградском фронте.
Кстати, достоверность освещения одних и тех событий и фактов разными людьми может быть совершенно разношерстная: вот пример описания внешности Наталии Леонидовны в момент ее выступления в защиту Зощенко. Комментарии, как говорится, излишни.
ПОГОРЕЛОВСКИЙ: …медленно выбирается женщина средних лет в длинном, до пят, костюме из сурового полотна. Так же медленно, опираясь на трость, идет…
КРАЛИН: тяжело опираясь на палку, грузноватая пожилая женщина в военной форме с медалью на груди.
ШАПОРИНА: Была она очень бледна, в белом костюме, с палкой.
ВОЛЫНЕЦ: …сухонькая такая, в пенсне женщина, пожилая… старушка…
ТОМАШЕВСКАЯ: И только крупная, плотная, широкоплечая женщина Наталья Леонидовна Дилакторская, похожая на статую Александра III, выступила в защиту Зощенко…
Наталия Дилакторская (два фото военного времени)
Что касается «приглашения на казнь» (эту же тему комментирует и ахматовед Михаил Кралин, но у него она звучит уже как «билеты на казнь», хотя таковых билетов в природе не существовало, на площадь Калинина прийти мог любой). У Кралина некоторое время находился впоследствии утерянный им «дневник», как он пишет, а точнее, тетрадь с записями о встречах с Ахматовой. Там фигурировало слово «билеты», которое он, вероятно, и склеил по памяти с шапоринской «казнью», зная об этих записях. В своих лекциях и интернет-сообществах он говорил именно о «билетах на казнь» (некоторые материалы из архива М. Кралина предоставил мне его наследник К. Кралин в 2020 г.). На самом же деле речь шла о билетах на процесс в Выборгский дом культуры: Ахматова повздорила с Дилакторской и нагрубила ей в силу своего резкого характера, видимо, не желая туда идти, а потом извинилась и они продолжали мирно общаться. Это был конец декабря 1945 года. Есть подробные записи (отдельные листочки) Наталии Леонидовны, освещающие этот момент, где указаны даты встреч, размолвка и примирение (архив ИРЛИ РАН). Хронологически казнь фашистских палачей состоялась уже после предновогоднего извинения Ахматовой, 5 января 1946 года. Согласитесь, Дилакторская никого на казнь пригласить не могла, даже если бы и очень захотела, поскольку на момент размолвки шел судебный процесс и еще не был оглашен приговор.
Теперь насчет английского профессора. Вообще, привычка расспрашивать и записывать – чисто журналистская, Наталия Леонидовна, военный журналист, записывала разные сюжеты. Некоторые из них стали потом основой для литературных произведений. А тут сюжет преинтереснейший! Этакая информационная «вкусняшка»! Благодаря расспросам Дилакторской, о чем так зло вещает Шапорина, появились две записи о встрече Ахматовой с Исайей Берлиным – мы публикуем их впервые (архив ИРЛИ РАН):
ЗАПИСЬ 1.
У Анны Андреевны я была 22-го ноября.
Главные события последних дней: приезд сына и посещение профессора Оксфордского университета, первого секретаря британского посольства, и передача «окна» по радио, запись на пленке ее стихов на 15 минут – для скорой передачи, просьба отбора 350 строк для белорусского издательства.
- I. Сын (Лёва Гумилёв) – явился неожиданно, здесь уже около недели, уже освобожден окончательно, еще не прописан, хлопочет об университетских делах. Привез ей великолепный халат и рассказал один солдатский анекдот, который она передала мне без всяких комментариев:
– Рус, сдавайся в плен!
– Рус нет! Узбек надо?
- II. Профессор (был приведен Орловым) – сверхэлегантный англичанин, профессор философии Оксфордского университета. Был 4 года в Америке. Об Америке говорил с ужасом, что это страна, куда следует ехать всем, кто собирается кончать жизнь самоубийством. Гвалт, гам, спешка, погоня за материальным благополучием, газета, кино – больше ничего в жизни, ни искусства, ни философии, за 4 года – ни одного разговора на отвлеченные темы.
В Англии много старых традиций, смешных и ненужных, иногда страшных, которых нельзя сломать. Напр., в университете нельзя профессору закрывать свою комнату, студентов штрафуют за появление без мантии, за упоминание за столом имени живой женщины (можно вспоминать только мертвых). Масса нелепостей быта (трудность развода и пр.) Нигде нет такой интеллектуальной жизни, как в СССР.
Ахматова в Англии – легендарная личность. Сейчас переводится сборник ее стихов. Переводчик – профессор-эллинист, специалист по Сафо и Алкею, который изучил сейчас русский язык. Ею очень интересуются.
О политике разговора не было. «Он слишком умен и понимает, что этого нельзя было делать. А я, когда он затрагивал скользкие темы – держала ”знамя” высоко».
Когда спросил, все ли включено в ее сборнике – она ответила «не все, часть не вошла по художественным соображениям».
Когда молил дать поэму, дать списать, тк ее долго не печатают – не дала и сказала, что она будет сначала напечатана в СССР.
Когда предлагал бешеные деньги за ее статуэтку (работы Данько), на которую три претендента – Вечеслова, журналистка из «Mos.News» и я – не отдала и сказала, что она обещала ее друзьям.
Профессор этот был у нее еще три раза, причем, 2-ой просидел 11 ½часов. Она вызвала двух приятельниц. Они дремали, сын чуть не храпел, а профессор все извинялся и ушел в 8 час. утра. Разговор шел об искусстве, музыке. Заставили его читать Китса. Кормила его картошкой и капустой и он восклицал: – «О, картошка!» Топила печь и он просил дать ему раздувать, но она не дала «англичанину дуть в русскую печку».
Ошеломила его, угадав имя одной женщины, о которой он говорил. Он побледнел от испуга.
Подарила фотографию 1916 года, где она снята в акробатической позе.
В первый раз он торопился уходить, что его ждет шофер. Оказалось, в машине был молодой Черчилль.
В начале декабря он опять будет в Ленинграде.
Накупил у Рахлина массу книг, но не мог достать «Из шести книг», умолял ее достать. Очень возмущен книгой Эйхенбаума о Блоке, которая к нему попала.
Русский язык знает хорошо. По словам Ахматовой, «поговорив с таким человеком, можно оценить и простить у нас всё, даже трамваи».
ЗАПИСЬ 2.
Её очень интриговала причина долгого сидения (2-й раз). Как мог такой воспитанный человек забыть все правила приличия?
Я сказала ей, что я думаю. Она стала смеяться и возмущаться, говорить, что я всегда идеализирую людей. А потом достала свой заветный кожаный коробочек, где лежат всякие ее сувениры, и показала 3.
- Фотографию красавца.
- Истерическую надпись на клочке бумаги, которую ей подарил в Ташкенте сосланный скрипач Кауфман.
- Шуточные рисунки со стихами, посвященными ей – шуточное объяснение в любви, которое тоже было в Ташкенте (Иосиф Ш.)
Из этого я заключила, что моя догадка верна, и ее очень трогают проявления чувства поклонников всех человеческих категорий. <>
Договорились, что я приду к ней 24-го.
(запись ноябрь 45 г.)
Наверное, только чье-то больное воображение может отнести такую запись Наталии Леонидовны к «доносам». Здесь описывается некая «изюминка», необычность ситуации, и тональность записи (в отличие от Шапоринских) подчеркнуто-добрая. На самом деле, Наталия Леонидовна, что следует из всех изученных мною в архиве записей (листочки со скорописью и вполне читаемые записи), относилась к Ахматовой с глубоким уважением и теплотой. А похождения на любовном фронте говорят лишь о том, что дама еще не состарилась и не превратилась безнадежно в старуху. Но об этом можно говорить по-разному. У Дилакторской нет чувства ехидцы и злобы, в отличие от Шапориной.
Характер той, по-видимому, был не лишен фальши. Приведем теперь добрые и милые Шапоринские письма к Дилакторской более позднего времени (архив ИРЛИ РАН):
- Письмо 27.3.50.
Дорогая Наталья Леонидовна, приехали ли Вы? Если уж здесь, – навестите как-нибудь меня. Я по-прежнему, если не безглагольна, то недвижима, лежу пластом и очень была бы рада Вас повидать, послушать московских сплетен и тому подобное.
Целую Вас. Ваша Л. Шапорина
(передайте мой привет Минне Александровне)
- Письмо 29.5.50.
Дорогая Наталья Леонидовна! Привет! Стараюсь по Вашим стопам пойти завтра посмотреть Василия Блаженного. Пожалуйста, передайте мой привет и большую благодарность Т.Н. Глебовой, ее сестре и мужу, их пение меня восхитило, будто я выкупалась в старом русском озере, окруженном березами. Крепло Вас целую. Ваша Л. Шапорина.
- Письмо 20.3.58. (из Москвы)
Шлю свой сердечный привет, дорогая Наталья Леонидовна. Как здоровье? Впрочем, ответа я не получу, т.к. уже скоро приеду. Все время провожу в хлопотах о пенсии. Крепко Вас целую. Ваша Л. Шапорина.
- Письмо 14.12.59.
Дорогая Наталья Леонидовна, шлю Вам свой привет из тридесятого царства, где стоят суровые морозы, на кот. никто не обращает внимание. Очень всё занятно и интересно. <> Л. Шапорина.
- Письмо 26.4.63.
Поздравляю Вас с праздником, дорогая Наталья Леонидовна, желаю, чтобы хорошо отдохнули и хорошо поработали. Не смогла я к Вам приехать, т.к. проболела около 2-х недель, сердце шалило. <> Крепко Вас целую. Ваша Л. Шапорина. (примеч. – письмо адресовано в Комарово, где Н.Л. Дилакторская находилась в это время).
То есть, мы видим совершенно иное отношение, иные краски, все по-доброму мило.
Возможно, что склонность «послушать сплетен» была свойственна не только Шапориной, а всему поколению, возможно, что нарочито негативные краски являлись элементом обыденности, и ничего криминального в этом нет? Тогда, тем более, стоит ли заострять внимание на словах сомнительного содержания?
Перемывать косточки дамам, причем, в резкой форме, было свойственно и самой Ахматовой. Вот расшифровка одной из одной из записей Дилакторской о ее встречах с Ахматовой; это 1946 год. Приведем часть записи (архив ИРЛИ РАН):
ОБЩИЕ ТЕМЫ – (о чем тут говорится):
О будущем рукописном сборнике А.А., редактируемом Дилакторской. Обсуждение Инбер (резко негативное), Берггольц, Саянова (хвалит), упомянут Пастернак. Слова Ахматовой о качестве стихотворений; вопрос о том, кто распускает слухи об Ахматовой, вообще, и в Ташкенте.
ЛИСТ 2 НАЧАЛО
В встречу 30/VI с А.А. Ахматовой разговор шел исключительно о будущем рукописном сборнике ее произведений, форме, шрифте, цвете обложки, составе сборника, включении всех [ненаписанных] стихотворений, и т.д.
Отклонением от этих тем было упоминание о Инбер, Берггольц, Саянове и о самой Ахматовой.
О Инбер упомянули дважды. Еще в прошлую апрельскую встречу А.А. очень резко отозвалась о ленинградском дневнике Инбер.
Я в этот день достала этот номер журнала «Знамя» и успела прочитать несколько страниц дневника. Сказала о том, какое странное впечатление этот дневник производит.
А.А. очень взволнованно говорит, Вам тоже показалось странно? Эта стерва не имела права писать так! Вы читали? (три фразы зачеркнуты). Спрашивает, читала ли я запись от 8-го, когда Инбер пишет об Обереуте и очень резко (обозвала Инбер даже «стервой») говорит, что она не имела права об этом так писать.
Надо понимать, что происходили [разные страшные… ?] был этот [?]. Вспомнила также, что все знали, что сама Инбер не голодала, что у нее было 20 обедов – так даже если один кусок [?] чем 20 кусков… Все это говорила очень гневно.
Второе упоминание в связи с разговором о ленинградской теме о том, что Инбер не пустили в Берлин, сказали, что там опасно. Но ведь в Ленинграде было опаснее. Здесь какая-то другая причина. И связана тоже с ленинградской темой.
Вспоминала Берггольц. А.А. хвалила ее реквием и поэму и повторяет, что однажды мне сказала про Берггольц, что она пишет агитки хорошие, и как [?] согласна с ней и была удивлена, что Инбер никогда ей этого не говорила.
К сожалению, почерк сложный и не всегда поддается расшифровке. Но эти листочки бесценны и, возможно, будут изучаться дальше, поскольку они хранят высказывания Ахматовой, пережившей голод и войну. И она в конце концов имела право на такую резкость тона, на свое собственное мнение.
С годами Анна Андреевна сильно изменилась внешне. Не блистали красотой и многие ее коллеги по перу. Мы понимаем, что люди не восстановились после военного периода, перенесенных невзгод, постарели, многие были больны. Как к этой метаморфозе относились некоторые дамы писательского круга? Приведем записи Лидии Будогоской, это три письма к Наталии Леонидовне. Что здесь, сокрушенная констатация факта или желание поехидничать? Все эти письма из Дома творчества писателей в Комарово (архив ИРЛИ РАН):
8 марта 1963 год.
Дорогая Наташа!
В Доме было спокойно. Все какие-то малознакомые лица. Промелькнул живой Мохнатик и исчез. И вдруг меня стало мутить, потому что появилась здесь улыбчатая с вывороченными ногами и еще рыжая облезлая кошка. Но это еще ничего. Гернет, уезжая, сказала мне, что в ее комнате №1 будет жить Ахматова. И я Ахматову поджидала.
И вот сегодня во время ужина она вошла в столовую. Боже мой! Огромная, совершенно на себя не похожая. Она утратила все свои черты.
Не успела я прийти в себя, как вслед за ней вкатился Гор, до того раздутый! Точно всплыл на поверхность утопленник.
Мне тяжело и страшно.
Все-таки смерть – это не самое плохое.
Целую тебя.
Лида.
17 марта 1963 года.
Дорогая Наташа! Я собиралась напроситься к тебе 18-го марта на обед. Вдруг изменилось.
Мне предложили продлить мое пребывание здесь на два дня за собственные денежки.
Я выложила 7 рублей, не жалко. А в апреле уже за деньги месткома продлят.
Здесь так хорошо, я очень довольна, что живу два дня среди сосен. Работается здесь великолепно! Заколдованный письменный стол. А как хорошо мыться в ванне с гибким душем!
Анна Андреевна освоилась, приходит в столовую, гуляет по заснеженным дорожкам поблизости от Дома. Всегда вместе с Пуниной. Я с ней здоровалась, она отвечала. Так что ты с ней здесь столкнешься лицом к лицу.
Спасибо за письмо, которое меня успокоило относительно [ангио…нрзбрч], врач, лечащий меня, обрадовал. Она мне написала без обиды, что с ее стороны умно.
Значит, 20-го марта я буду дома.
Целую тебя.
Лида.
7-ое апреля 1965 г. Комарово
Милый друг Наташа!
Полным полна столовая. Здесь много дам, мне не знакомых, толстых и экспансивных… Кто среди них, сразу не разглядеть, заслоняют их бедра и зады.
Разглядела Любашевского, пополневшего, порозовевшего. Сидит за столом бок о бок с женой, которая похожа на грубо вытесанную из камня бабу. Такую жену иметь стыдно.
Тут сказалась его некоторая неполноценность, которую я почуяла в его книжке.
За другим столом сидит Гор, его едва видно, потому что с ним бок о бок сидит тоже жена громадная.
Как отрадно было вдруг увидеть среди глыб одинокого, тоненького с темными выпученными глазками – Журбу.
Промелькнула, как всегда, Дора Лившиц облезлой рыжеватой кошкой. И зашагал по столовой Заводчиков, походка и разговор как у тупого полицейского, вид прижимистый и наглый.
Мне отвели местечко за столом налево. Мы с тобой сидели за этим столом когда-то, и Полонская. Так я теперь сижу у стенки, на месте Полонской. Со мной рядом Пантелеев. А напротив за этим же столом кто?.. Ахматова Анна Андреевна. Какая бы ни была погода, она отправляется в столовую с непокрытой головой, спускаясь медленно по ступенькам. Волосы у нее сохранились, ей очень идет довольно пышная прическа. Вид царственный.
А жена Любашевского сидит за столом в огромной меховой шапке, как идиотка. И во время еды глотает пилюли.
У меня больше не щемит, когда я гляжу на Ахматову, вид царственный меня успокоил и покорил. Если хочешь ее видеть и с ней говорить, приезжай ко мне в Комарово. Очутишься с ней рядом за одним столом.
И Пантелеев тебя приглашает и шлет тебе привет. Я буду дома в воскресенье, позвони в 11 утра.
Целую тебя.
Лида.
Сплетни, перемывание косточек, резкие слова, подозрительность, поспешные выводы, поиск истины… Ахматова резка и нетерпима, не ограничивает себя в грубых выражениях. Будогоская мягко и беззлобно пишет гадости о коллегах. Шапорина лицемерна – за спиной сплетни и обвинения, а в личных письмах елей и поцелуи. Дилакторская любит подтрунивать, особенно если речь идет о дамских поклонниках, но в целом ее слова безобидны. Она объективна и любопытна, все-таки, опыт журналистки. Однако, все они – живые люди, каждая со своим характером, отражающим нелёгкую послевоенную эпоху.
Елена Дилакторская,
член Союза писателей России.
Апрель-май 2024 г.