– Хотите змею? Угощайтесь! – морпех протянул мне на кончике штык-ножа НЕЧТО напоминающее сардельку-гриль.
Никакой романтики. Ночью степная гадюка по глупости заползла в окоп и ее освежевали…
– Вы уж извините, – говорит мне замолит бригады – На курсах по выживанию бойцов учат жрать все, что их окружает – кузнечиков, личинок, саранчу, гусениц, богомолов… А парни… Парни, таким образом, играют в войну… Вот только костер разводить в боевом охранении святотатство!.. Даже на полигоне. Вот за это завтра надо будет их вздрючить!
Жалею, что тогда отказался от змеи-гриль… Второго шанса так и не представилось…
* * *
Текут, переливаются в лучах заходящего солнца, в остывающем дневном мареве и миллиардах запахов степные ковыли… Поглядеть бы на это теперь! А тогда..
Тогда каждую поездку на полигон в районе крымского Мыса Опук я воспринимал, как досадную ссылку. Уже подполковник, пусть молодой, тридцатидвухлетний, но подполковник. Уютный кабинет, работа, скорее уже научная, чем строевая, старший лаборант Золушка приносит кофе, врачи зовут обедать, в ста метрах от КПП древний Херсонес со всеми его прелестями, жена, из нелюбимого Крыма, уехала в Петербург, уютная квартира, друзья – поэты, художники, скульпторы и барды, юные девушки, можжевеловые тропы Балаклавы, обрывы мыса Фиолент… А тут какие-то морпехи и степь…
Да и шеф уже не отпускает меня на целый месяц на полигон (А как же ему теперь без меня?) … А бывало, отправлял чуть ли не пенделем…Но это был другой, прежний шеф, да и я тогда был старлеем, капитаном… И меня тогда никто не спрашивал хочу я куда-то или не хочу – хоть на Опук, хоть на Кавказ, хоть в Афган, хоть в Африку…
* * *
Текут, переливаются ковыли… Под ними степная скифская платформа из морских и континентальных неогеновых отложений…
Типчаково-ковыльные травы, крымская полынь, степной тонконог, весной – краснокнижные тюльпаны, алые крымские маки, гусиный лук, всевозможные эфемеры и эфемероиды! Крымской полынью травились, кстати, лошади Петра Великого, Потемкина и Суворова!
Здесь же шныряют суслики, тушканчики, хомяки и мыши-полёвки… Бесшумно скользят в ковылях ящерицы, полозы, ужи и степные гадюки. Парят над ковылями дрофы, жаворонки, журавли, перепела, куропатки и степные орлы… Так ли она безжизненна, крымская степь?…
* * *
– Вова, вставай! Хватит дрыхнуть! Поехали на сафари! – будит меня заполночь комбат.
БТР мчит по степи с включенными фарами. На броне комбат, начштаба, кто-то из ротных командиров и я… В свете фар появляется первый косой, мчится прямо по световой дорожке… Длинная очередь – жирный осенний заяц подлетает вверх, кувыркается и падает. Ротный спрыгивает, забрасывает добычу на броню. Снова мчим. Еще один и еще… Стоп! На жаркое хватит.
Добыча «доходит» до кондиции на решетках барбекю. Ротный разливает по стаканам водку…
– В прошлом году зайца из пулемета шандарахнули – говорит начштаба, – Так он в клочья разлетелся и жарить нечего…
Расходимся по палаткам в половине пятого… В шесть подъем и пятый день учения на Опуке…
* * *
Гора Опук невысока – метров шестьдесят, увенчана плоской столешницей… Когда-то на вершине была древняя крепость… Здесь жили сначала тавры, потом греки, потом скифы и половцы, потом римляне и генуэзцы… потом, кажется, турки… Где-то между ними – аланы (не претендую на историческую точность). Потом – татары и русские… Татары с обидой величают себя коренным народом. Но вся история Крыма, это сказ о том, «кто когда пришел и зарезал предыдущего хозяина»…
На вершине Опука – пересохшие источники, заботливо обрамленные известняковыми плитами… Пашечка говорит – это работа древних греков. Сохранилась на вершине территория, которую занимало пшеничное поле… Собственный хлеб и родниковая вода – мечта любой древней крепости!
Крепость на Опуке считалась неприступной… Благодаря воде, а еще тому, что тропа, ведущая к вершине, извивается серпантином и отлично просматривается сверху. Умело расставленные на вершине лучники, успевали настолько прорежать любое неприятельское войско, что осада крепости теряла для атакующих всякий смысл.
* * *
Командир разведроты старший лейтенант Илюха (фамилию давно запамятовал) рассказывает у костра, как он обучал морпехов рукопашному бою.
– Я, можно сказать, выкладываюсь по полной и вдруг вижу – как в строю стоит двухметровый «дух» (молодой морской пехотинец) и стоя спит! Это был хохол по имени Ванька… Представь – именно Ванька, а не Тарас, не Степан, не Богдан… И кто-то потом гонит, что мы – разные народы!… Я его вызываю из строя и требую показать то, чему я только что учил их – целых пятьдесят человек! А Ванька стоит, глазами хлопает… Я ему кричу – ударь меня в ТОЧКУ, которую я только что всем вам показывал! Ударь! А он спросонку тормозит. Я ему снова кричу – в точку бей! Не знаешь, где точка? Проспал?
А он отвечает: «Мени точка не потрэбна… Мени главное попасть в самого чоловика…»
Я в ответ кричу: «Ах так! Тогда ударь меня как можешь и куда хочешь!… Давай! Ну, давай, же, карась грёбаный!…»
И маневрирую перед ним… А Ванька стоял, стоял, а потом как размахнулся и… как дал!
Очнулся я в медпункте. Первым делом попросил, чтобы Ваньку не наказывали, а то ему уже десять суток ареста собирались впаять…
Комбат сказал: «Ну, раз так, то смотри сам… Он тебя так вырубил без всяких приёмов, что ты полчаса без рефлексов валялся…»
Из Ваньки я потом хорошего морпеха сделал!
* * *
Одуряющие ароматы степи валят с ног… А впереди море и золотой девственный пляж… Там не песок вовсе, а тысячелетиями отшлифованные ракушки – десятки километров перламутровой «гальки». Такие пляжи – мечта романтиков и влюбленных! В любой шторм на этом побережье вода никогда не бывает мутной… Толченым перламутром морпехи оклеивают дембельские альбомы… Таких альбомов ни у кого больше нет!
Особо ценная раковина – «пеликанья нога» или «нога пеликана»… Раньше их тут можно было собрать сотню, потом десяток, теперь…
– Трое суток ползали по кромке прибоя. Переворошили тонны перламутра и всего три пеликаньих ноги! Всего три!, – пишет подруга из Симферополя – неутомимый исследователь Крыма…
* * *
В тесном окопчике Илюха учит меня своему морпеховскому кредо:
– Чем морпех отличается от любого иного простого смертного? У морпеха нет чувства страха. У всех, говоришь, есть? Так вот у морпеха – нет, морпех в этом смысле – придурок, из которого страх на полигонах вышибают. Вот смотри, я сижу в окопчике – впереди враги, справа и слева тоже враги, позади – море. А у меня приказ, захватить плацдарм и удержать любой ценой до подхода основных сил…. Справа и слева пацанов убили… Но я работаю без сантиментов. Морпех, он не воюет, он работает. И никаких там соплей, и никакого кино из прожитой жизни перед глазами… Пока есть рожки с патронами, пока есть гранаты – работаю. Последняя граната – для себя. Перебьют мне ногу или руку, затяну жгутом, уколю промедол и работаю дальше… И еще вера в то, что пацаны придут на помощь, вытащат…
* * *
Текут, переливаются ковыли… Мой сослуживец Паша – поболее меня прожил на Опуке. Паша любит морпехов. Но еще сильнее Паша любит степь… При первой возможности уходит вглубь полигона, ложится в ковыли и слушает, впитывает прошлое…
Встречал Паша на Опуке и черных копателей. Морпехи копателей не любят, копатели морпехов тоже. Но Паше интересно было с копателями поговорить. Так вот, скифские курганы и половецкие и греческие и римские захоронения в степи давно раскопаны… Тогда чего роют?
На вопрос Паша отвечает поэтично:
– Тут повсюду под ковылями скифские бабы лежат… А еще половецкие бабы, греческие бабы, римские бабы, турецкие бабы,… всякие разные бабы… Мне копатель так сказал: «Царям, князьям и ханам, конечно, добро в могилу кладут… Но и бабам кладут… Бабам, так вообще последнее кладут, посуди сам, как своей бабе не положить!?.. Ну, вот и копаем… Бабы, они, помирают, но никогда не кончаются…»
* * *
После завтрака морпехи уходят на полигон… Стрелять, обороняться, штурмовать, бегать, ползать… Кровати в палатках аккуратно заправлены, пологи поднимаются и фиксируются наверху для проветривания, отчего каждая палатка напоминает открытый шатер…
В глубине полигона звучит стрельба. Рядом равномерно шумит море, полируя тысячелетний перламутр. С замполитом бригады обходим палаточный лагерь и не зря – в одной из палаток на кровати лежит морпех… Спит? Подходим поближе – о, боги, парень в противогазе! Не дай бог помер!
Трясем паренька, срываем противогаз, хлопаем по щекам… Слава богу – приходит в себя, очумело вращает глазами…
– Пехотинец, ты чего? Тебе плохо? Ты меня слышишь? – допытывается замполит…
У морпехов так принято. Обращаться к младшему по званию – «пехотинец»: «Пехотинец, ко мне!…Пехотинец, смирно! Пехотинец, вольно!.. Пехотинец – упал, отжался!..»
Прибегает фельдшер и уводит парня в медпункт…
– Утром они бежали кросс, – поясняет замполит, – Пять километров в противогазах и с выкладкой… Вот и отрубился первогодок на коечке… Бывает…
* * *
Летним утром с подружкой бредем по перламутровому пляжу… Полигон пуст, море едва шевелится… Морпехи приедут сюда месяца через два…
Внезапно буквально из под ног взметнулась вода и выбросилась на пляж серебристая кефаль… Приличная, с полкило весом! Рядом разочарованно заложил обратный вираж гнавшийся за рыбой дельфин… Прошелся на всякий случай вдоль берега, фыркнул фонтанчиком воды и ушел на глубину…
Подобрали рыбку, присмиревшую в руках, но отчаянно глотающую воздух… Пронесли на всякий случай еще метров пятьдесят вперед, спросили:
– Исполнишь нам по желанию?
Кефалька, вроде, кивнула. И выпустили…
…Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом на прощанье вильнула и ушла к себе в Черное море… Чем не сказка? Хочу туда обратно!..
* * *
Розовые скворцы зимуют в Индии и прилетают на Опук в мае, вывести птенцов в горных разломах и расщелинах. Пашечка уходил из лагеря морпехов, карабкался наверх и подолгу наблюдал, как скворцы растят птенцов, как выискивают их сверху степные орлы, а снизу карабкаются агрессивные крымские полозы…
В отличие от гадюк, которые кусают только когда на них наступишь или схватишь рукой, полоз сам бросается в атаку на человека и порой подолгу преследует убегающего… За это Создатель не дал полозу ядовитых зубов и желез.
Розовые скворушки кушают насекомых из родительских клювов, уже через месяц становятся «на крыло», а на прощанье опустошают ближайшие сады и виноградники… За это красавцев недолюбливают местные жители…
* * *
Помню высаживался на Опук грандиозный десант, под вымпелом самого командующего Черноморским флотом. А все потому, что была инспекция Министерства Обороны с далеко идущими оргвыводами. Руководил инспекцией прославленный маршал М., которого уважали и побаивались одновременно. Восьмидесятилетний маршал был уже не кадровым военным, а пожизненным членом «золотой» инспекторской группы…
И вот движутся по морю к мысу Опук сразу несколько БДК (больших десантных кораблей), на каждом по батальону морской пехоты с бронетехникой. В командной рубке флагманского БДК – сам маршал, командующий флотом, комбриг морской пехоты, офицеры штаба и инспекционной свиты маршала…
Корабли с десантом движутся, поступают доклады, отдаются команды. Сухопутный маршал явно не у дел, он не совсем понимает, что происходит и это ему не нравится… И неожиданно, на правах ГЛАВНОГО, маршал отдает приказание (или вводную): «Остановить корабли!..»
Моряки, включая командующего в шоке. Командующий сначала просит маршала повторить приказание, а потом деликатно начинает убеждать, что такой команды на флоте не существует. То есть корабли не могут быть остановлены. Корабли должны двигаться и маневрировать. Можно поменять курс, можно лечь на обратный курс…
Маршал побагровел и упрямо повторил приказание. Корабли остановлены. Беспомощно болтаются в трехбальном море, вместе с морпехами и бронетехникой. Офицеры управления беспомощно глядят друг на друга… Проходит пять минут, десять, пятнадцать…
Наконец, до какого-то генерала из свиты маршала дошло. Он отзывает маршала в уголок и что-то горячо ему объясняет… Маршал отдает приказ: «Продолжать движение!», болезненно морщится и его уводят в каюту.
– Сказал бы еще «остановить самолёты!» – ехидно прошептал у меня за спиной кто-то из флотских штабных офицеров.
На берег с десантом маршал не сходил. Выслушал доклады и согласился отобедать. В кают-компании флагманского БДК накрыли шикарный стол… Начпрод флота лично контролировал меню, придирчиво осматривал стол и вдруг заприметил среди икры чёрной, икры красной, стерляди, белуги и форели, банальные бутерброды – с соленой килькой и лучком.
– Эт-то что такое?! Убрать!
Кто-то из знающих людей тут же возразил что эти «бутики» – любимое блюдо маршала. Так мол, у него повелось с фронтовых времен…
– Убрать! – рассвирепел флотский начпрод…
Вестовой матросик схватил поднос с непотребными бутербродами, стремглав бросился на выход и… столкнулся, вернее даже врезался во входящего маршала…
– Это што?! – взревел маршал, едва устоявший на ногах и тут же его лицо преобразилось. – Килечка-а-а-а? Соленая керченская килечка? Куда ж ты ее несешь, сынок?
– Сказали убрать…
– Убра-а-а-ть?!
Маршал протянул руку, взял с подноса бутерброд, целиком запихнул в рот, раздавил и блаженно зажмурился… Потом открыл глаза и сказал матросику:
– Неси обратно, сынок! И поставь прямо там, где я сижу…
Кушал маршал весьма сдержанно, но водочки выпил, а на бутерброды с килькой, надо сказать, подсел – опустошил за два часа поднос и пошел отдыхать…
За десантную операцию маршал поставил морякам «отлично».
* * *
Текут степные ковыли… Шлифует прозрачное море тысячелетний перламутровый песок… Торчат кое-где из пляжа старые противотанковые ежи и надолбы… Чернеют среди разнотравья ржавые танки-мишени… Зарастают полынью и ковылем морпеховские окопы…
Таким я застал полигон, приехав сюда с другом в нулевых… Вдруг захотелось накрыть на бруствере скромный стол. Непременно с керченской пряной килечкой, ялтинским лучком и бородинским хлебом… И чтоб Илюха пришел… И комбат, с которым стрелял по зайцам с БТРа, и ротный объясняющий устройство портативного огнемета: «В радиусе тридцати метров сопротивление обычно прекращается»…
Вот бы и Пашечку сюда – чтобы рассказал о ковылях, о полыни, о древней крепости на Опуке, о розовых скворцах, о скифских, половецких, римских и турецких бабах во множестве под ковылями спящих…
А потом мы, все вместе, просеивали бы ладонями перламутровый песок в надежде отыскать ту самую «ногу пеликана»… Но не факт, что нашли бы…
Говорят, после обретения Крыма, полигон снова ожил и живет прежней жизнью… И новые морпехи штурмуют побережье… И новые судьбы куются в горниле нового времени…
И только крымская степь с виду та же… И ковыли, как прежде куда-то текут и текут…
Владимир Гуд