Я расскажу историю, что рассказывала мне мама. Память пятилетнего ребенка обрывочна (мама 1937 г.р.).
Бабушка вынужденно оставляла маленькую маму одну, но таково было время. Превозмогая все тяготы, истощение, голод – трудилась у станка, вытачивая детали в ледяном цеху.
Мама запомнила своё одиночество, ожидание в детстве. Окна в комнате без света были оклеяны крест накрест, и из темноты комнаты сквозь мутные окна играл свет. Вот за ним она и смотрела, поглядывая на почти разобранный для буржуйки комод. Там лежала тряпочка с хлебом, малым кусочком. Разрешалось съесть только тогда когда окна становились мутными, а ручки слабели. Жуткий гул от налётчиков, представляла себе большой пчелой, что всему городу везет мёд. И не боялась.
Это было временное жильё. Родной дом на Петроградке – разбомбило. Потом было и еще одно пристанище… В комнату попал огромный осколок, и все рухнуло. Мама плакала. Ведь там, в комоде, осталась та тряпочка с хлебом, и отчаянно пыталась сквозь руины откопать… детскими тощими ручками… Еле остановили. Ладошки разорваны, в крови…
Согреться было невозможно, никак. Ничем. Мутная вода с Невы пахла трудно переносимо, как, впрочем, и топлённый снег с цементом, крошкой кирпича, и гарью. Не было сил очищать, просто где почище. Запах. Запах смерти из всех щелей.
Как-то с работы бабушка принесла кусок ремня, и хотела его варить, чтобы сделать что-то вроде студня… застала маму спящей с размоченным от жевания краешком ремня во рту, но спящей с улыбкой. Так и пила кипяток, не в силах забрать у истощённой дочки радость.
Однажды, случилось Чудо. Ведь даже в самых страшных и безысходных местах оно случается.
Когда бабушка отправилась пешком в метель узнавать об эвакуации от Летнего сада до Васильевского острова (О, Господи…). Мама осталась одна, точнее с большой крысой, что приходила к ней. Она приходила из угла, садилась на край лежака и просто смотрела. Большая и страшная. Сначала маме было страшно, потом накал стихал… сил на страх не было. Однажды зверюга смотрела особо грозно, и мама ей отдала последние крошки, чтобы та её не съела. Крыса зубами чуть задела палец, и утробно зарычала. Распахнулась дверь, и показалось, что комната залилась светом. Крыса убежала. Зашёл солдат. Он-то как раз пришел к себе домой. Тогда распределяли по первым этажам просто. Где цело. Увидел печку в инее, замёрзшего ребёнка, палец в крови… Вздохнул, настругал большим ножом несколько досок припасённого в углу пола, затопил печку. Иней стал таять на печи, и потек водой. Мама губами ловила воду по всей грязной печи, так хотела очень давно хотела пить. Чтобы хоть как то остановить тяжелое зрелище, солдат дал маленький кусочек сахара. Мир замер, все замерло. Это было блаженство, сказка, головокружение, счастье (цитирую её слова). Кажется потом военный пел колыбельную. Мама согрелась и уснула. Чудо-человек (Спасибо тебе, неизвестный солдат) – оставил на подоконнике брус хлеба, колотый кусок рафинада, и даже кусочек мыла.
Разбудила бабушка, с новостями, что их эвакуируют. А мама рассказывала о солдате, крысе и сахаре, что вкуснее всего на свете. Обнимались, плакали. Потом мама помнила дорогу за какой то справкой, видимо нужной для эвакуации. Мимо шли люди, как в замедленной съёмке. Кто то вёз на саночках завернутые трупы. Маленькой маме захотела, чтобы у нее когда-нибудь были такие красивые сани, как у тёти. Бабушка её сильно одёрнула. Больно. Заплакала и сказала: “Не дай Бог, доченька”…
Помнила и человека, что шёл шатаясь. Пальто обвалено с одной стороны в снегу, не удержавшись упал. На спину. И слабо махал рукой. Потом рука упала на лицо, его стало заносить снегом. Он еще шевелился. Никто не поднял. Сил нет. Так он и остался. На обратном пути на этом месте был суГРОБ.
Дальше Дорога Жизни. Мама помнила, что две машины с людьми ушли под воду буквально впереди. Летели бомбы, жуткий свист и взрывы вдалеке . Как страшно кричали женщины и дети в тех кузовах… Те, что ехали следом в этом пути спасения, просто объезжали воронку. Не было сил на слезы. Смотрели на гибнущих и молчали. Бабушка сделала что-то вроде соски из жмыха, и того сахара, что оставил солдат. Весь путь мама не выпускала из рук эту замусолено-грязную тряпку. Лакомство. В машине до места эвакуации не доехали больше половины. И маленькой пятилетней девочке в жуткой тряске, холоде, пришлось ехать лицом к перекошенному мертвому человеку. Весь путь. Машина битком.
Дальше их выгружали на три категории. Умерших, полуживых, и тех, что покрепче. Последних кормили лёгким бульоном (хлеб сразу было нельзя), ёи они помогали разгружать следующие машины. Маму с бабушкой определили в полуживые, и отнесли в большой деревянный дом, положили на пол. Вокруг лежали люди, многие стонали, многие уже нет. Там давали плошку водянистого супа и маленький кусочек хлеба. Горячий суп. Это было спасение.
Помнила мама и деда, что пришел в этот дом, и забрал их к себе в избу. Своих домочадцев сместил на пол, а бабушку с мамой поместил на печку. В избе помимо людей жили два козленка. Совсем махонькие. Белый да серый. Еда и тепло творят чудеса, и через пару дней мама даже играла с ними, они весело скакали с лавки на лавку. Мама за долгое время смеялась и пыталась их догнать на дистрофичных ножках. Взрослые плакали… А дальше дед поступил по-деревенски, и его можно понять. Ленинградцев надо было спасать. Зарубил он одного козленка, и наварили борщ. Праздник ароматный в избе. Все едят, нахваливают. Моя тощая, бледная мама не притронулась к еде, а просидела за печкой в обнимку со вторым серым козленком, что безмерно горько блеял по собратцу. Мама ему на ухо рассказывала про свет в окнах, комод, страшную крысу, солдата, и какие красивые она видела санки. И отдала ему последний припасенный осколочек сахара, что оставил солдат.
ДРУЗЕЙ НЕ ЕДЯТ, ДАЖЕ ЕСЛИ СЛУЧИЛАСЬ БЛОКАДА (слова моей мамочки, сказанные мне).
Всю жизнь моя мама всегда съедала всё, и крошки пальцем собирала со стола. Хлеб, даже пропащий, никогда не выбрасывала. О Блокаде говорила с дрожью в голосе, и всегда прятала слезы.
Вечная память героям Ленинградцам!
Возлагая цветы к памятнику неизвестного солдата, я вспоминаю, и поминаю того человека, что спас в ледяном, темном Ленинграде моих родных. Согрел и накормил мою маму. Бабушка от оставленного гостинца обрела силы на эвакуацию. Выжили.
Вечная память. Вечная память. Вечная память.
Рассказ о Елене Поляковой (моей бабушке) и маме – Люсе Терентьевой. Эвакуация 1943 год.
Место (предположительно) – Борисова Грива.
Елена Разумная