Моё знакомство с Николаем Михайловичем Коняевым вряд ли можно считать личным знакомством: он вошёл в мою судьбу как писатель, открывший для меня духовные горизонты русской литературы через поэзию Николая Рубцова, о котором он писал: «Николай Рубцов — это постоянный лейтмотив моей жизни». Среди прозаиков, пишущих о Николае Рубцове, Николай Коняев занимает особое место, потому что он не ограничился написанием книги о нём — повести «Путник на краю поля», которая получила годовую премию журнала «Север» и Нордвестбанка, а продолжил тему в романе «Ангел Родины» о посмертной судьбе Николая Рубцова.
Размышлениями о пророческом даре поэта, о его умении жить во всех временах и вне времени наполнены многие его дневники, с которыми я познакомилась совсем недавно, уже после смерти писателя, где нельзя не заметить его стремления увидеть и в творческой судьбе поэта, и в его стихах божественные искры православия.
Когда имя Николая Коняева значилось в программе Рубцовских чтений города Санкт-Петербурга, для меня это было предвестием того, что рубцовская тема зазвучит на них по-особому: глубоко, злободневно, эмоционально, и, непременно, будет связана с темой русского народа, размышлениями о его судьбе. И осуществлено это будет через призму поэтического видения Николая Рубцова, с глубоким осознанием через его слово духовного смысла русской истории, заключающимся в обретении русским народом православного пути.
И всё-таки моё личное знакомство с Николаем Коняевым состоялось. В 2016 году я посетила писателя дома, на улице Разъезжей, на которой поселился он в начале восьмидесятых годов, вернувшись в Ленинград. У Николая Коняева есть небольшая, но весьма познавательная повесть «Писатели Разъезжей улицы», где эта улица совершенно справедливо названа им «одним из главных центров литературной жизни не только Петербурга, но и всей России» в начале двадцатого века, потому что здесь находились два крупных издательства: «Мир Божий» и «Аполлон», где неоднократно бывали Куприн, Бунин, Вересаев, Бальмонт, Блок, Волошин, Мандельштам, Ахматова, Брюсов, а флигель квартиры Коняевых оказался соседом той квартиры, где когда- то жил Фёдор Сологуб..
К Николаю Коняеву привело меня, возможно, не совсем скромное желание с моей стороны — попросить его написать предисловие к моей книге статей о Николае Рубцове «Все земные святыни и узы..». После прочтения его книги о Рубцове «Ангел Родины» мне показалось, что никто из петербургских писателей так глубоко не погружён в мир его поэзии, в духовно — творческий феномен его личности, в магию его слова. С этими мыслями я и отправилась к Николаю Михайловичу с визитом, чтобы решить вопрос о написании вступительной статьи к моей книге. Николай Михайлович пригласил меня к себе, и я впервые увидела его за писательским столом, в уютном кабинете, заполненном со всех четырёх сторон, от пола до потолка, фолиантами книг. В беседе с супругами Коняевыми я поняла, что приобретение книжных шкафов они считали самым ценным и нужным для себя. Николай Коняев сразу включился в беседу со мной, задавая вопросы о моей судьбе, о Рубцовском центре Санкт-Петебурга, о поездках на Рубцовские чтения в Тотьму, Николу.
Главное, что удивило меня в личности писателя, — это отсутствие какой-то рисовки в его общении со мной, а, напротив, какая-то душевная открытость и желание помочь мне выбраться из лабиринта смущения и робости. Этому неожиданно помог разговор о моём однокурснике, критике Юрии Селезнёве, о котором была написана одна из моих статей «Душа подвига», с которой писатель был уже знаком. Николай Михайлович поведал мне в этот раз историю их знакомства и творческой дружбы, которая началась ещё в 1974 году, в общежитии Литературного института, а в 1984 году Николай Коняев прочитал в газете, что Юрий Селезнёв умер. Жили они в разных городах: Николай Коняев — в Санкт- Петербурге, Юрий Селезнёв — в Москве, но знакомство их за все эти 10 лет не прервалось, потому что двух писателей связывали не рассказы о собственной жизни, а беседы «о природе русского движения, о трагической разобщённости русских людей», о русской литературе. Юрий Селезнёв так же, как и Николай Коняев, высоко ценил уникальный талант Николая Рубцова, храм поэзии которого воссиял на Русской земле, потому что строился на высоте духовных устремлений русского народа.
Смерть Юрия Селезнёва Николай Коняев принял с болью: именно Юрий Селезнёв пытался помочь в семидесятые годы начинающему писателю в вопросах публикации его произведений, но самое главное — то, что ушёл из жизни Николая Коняева собеседник, который умел в любой разговор «внести высокий смысл и значение и всегда приподнимал беседу над обыденностью».
Я получила согласие Николая Михайловича на написание вступительной статьи к моей книге и, окрылённая беседой с писателем, начала готовить рукопись книги к изданию. Но, к сожалению, саму изданную книгу Николай Коняев не увидел: она появилась в печати уже после его смерти, и я подарила её вдове писателя Марине Викторовне Коняевой, в гостях у которой мне впоследствии удалось побывать, а однажды — вместе с дочерью поэта Николая Рубцова, Еленой Николаевной Рубцовой. Марина Викторовна встретила нас очень тепло и радушно, предложив в заключение нашей беседы выбрать кой-что из книг Николая Коняева, которые были отложены после его смерти специально для почитателей его таланта. Прочитав ранее один из ранних рассказов Николая Михайловича, рассказ «Такой ветер», я выбрала для себе удивительную книгу — «Словарь ветров», изданную для метеорологов, геологов, поморов и, видимо, так необходимую для его рассказа, и, конечно, вновь пришла к выводу о том, как глубоко работал писатель над первоисточниками своих книг.
Когда Николая Михайловича не стало, я ещё глубже погрузилась в его творчество для того, чтобы увидеть в его книгах, как зарождался в нём интерес к поэзии и к самой личности Николая Рубцова. В этом мне помогло знакомство с изданными дневниками писателя: «Застигнутые ночью», «Лихие и святые девяностые», «Прощание с тысячелетием», по материалам которых я написала статью «Грани русской судьбы в творчестве Николая Коняева», опубликованную в моей книге «Это древо в веках называлось Россия..», посвящённой его памяти.
Николай Коняев, по моим наблюдениям, не случайно в своих дневниковых записях обратился к личности поэта Николая Рубцова в девяностые годы, когда на его душу лёг груз перестройки, когда, по его словам, «мощно заработала пропагандистская машина», а слова «очищение и покаяние» начали звучать всё чаще в средствах массовой информации и «постепенно превратились в модные побрякушки». Он одним из первых заговорил в своих выступлениях честно и открыто о том, как страшно, когда нравственные понятия становятся предметом моды, и возникает нравственная глухота, особенно страшная своей воинственностью..
Из его дневниковых записей мы узнаём, что рубцовская тема для писателя во все времена помогала не соскользнуть в эту нравственную пропасть. Никогда не расставаясь с томиком стихов Николая Рубцова, он признавался самому себе, что все стихи поэта читает, «как будто в первый раз», поражаясь тому, «как много в них биографии».
Знакомясь с поэзией Николая Рубцова, Николай Коняев вглядывался в характеры и судьбы русских людей ( «Добрый Филя», «Русский огонёк», «Старая дорога», «Ферапонтово»), рисовал картины северной русской природы, так например, когда над полем сгущаются сумерки у кромки чернеющего леса и где-то далеко «робко и незряче помаргивают деревенские огоньки». В своей книге «Путник на краю поля» он писал об огромной силе таланта поэта: «И какой же силой любви к своей родной земле должен обладать поэт, чтобы и люди, никогда не видевшие её, никогда не бывавшие там, увидели и запомнили её как свою».
Наблюдение над дневниковыми записями Николая Коняева показывает, что рубцовская поэзия входила в его ум и сердце так глубоко, что приводила в движение не только душу, но и подсознательные силы писателя. Особенно много он пишет о снах, в которых он видел не столько самого поэта, а картины, связанные с доминантными образами поэзии Николая Рубцова, например, когда мимо окна идут церкви с колокольным звоном. И этот звон становился отражением и дум поэта Николая Рубцова о России, об исчезающих храмах, и пишущего о нём прозаика Николая Конева. Среди его дневниковых записей меня поразила глубиной проникновения в материал одна из его мыслей о природе своего писательского таланта: «Я давно уже чувствовал, что не столько пишу эту книгу, сколько узнаю её, вчитываясь в стихи Рубцова и вспоминая о нём, разговаривая с людьми, знавшими поэта, роясь в архивах, вглядываясь в пейзажи, знакомые мне по его стихам».
Образ Рубцова Николай Коняев складывал в своём сознании всю жизнь, с одной стороны, из интересных биографических фактов, а с другой стороны, из познания писателем трагического бытия поэта, связанного с чем-то таинственным и непостижимым, с его искренним, молитвенным словом, вырывающимся из мрака, тьмы к невидимому божественному свету. Писатель как бы синтезирует в своей книге о Николае Рубцове его духовную мощь, которая проявляется в Божественных устремлениях поэта. Чтобы подняться до такого уровня художественного изображения своего героя, нужно было не только посетить места, где жил Николай Рубцов, собрать воспоминания о нём родных, близких ему людей, высказывания его собратьев по перу, но и, «отметая нечистую силу», тёмные силы, сгущающие над поэтом, увидеть процесс постижения Николаем Рубцовым православного мироощущения через осознание причастности своей судьбы к судьбе Родины, через светоносное русское слово, которое наполнено стремлением к восстановлению храмовых основ бытия Святой Руси.
Именно этим стремлением и отличается проза Николая Коняева, то есть желанием писателя, о ком бы он ни писал: о Валентине Пикуле, протопопе Аввакуме, об Александре Свирском, о Вениамине, митрополите Петроградском, о Дмитрии Балашове, о Николае Рубцове, — найти в читателе духовного собеседника, которого он поведёт в русский православный мир, раскрывая сакральный смысл деяний своих героев. Такое осмысление русской истории и русской литературы можно назвать глубоко сердечным. Это особая концепция прочтения русской истории и литературы. Вот почему так понятен и близок был Николаю Коняеву русский критик Юрий Селезнёв, его гражданская позиция, его, по выражению Валерия Ганичева, «честность пера и честность поступка», его беспокойные раздумья о судьбе России, о русских писателях, которые всегда, как и у Николая Коняева, находились на волне его совести, его нравственных исканий.
Николай Михайлович Коняев умер 16 сентября 2018 года, не дожив один год до своего семидесятилетия, на пороге нового творческого взлёта, когда в своих книгах он вернулся в седую древность, к древнему национальному прамиру, идущему от Скифии к Святой Руси. В издательстве «Алдоор» в конце 2021 года вышли его книги: «Рождение и крах Великой Скифии» и «Переселение народов», в которых мы попадаем в «сумрак» нашей истории. Недавно вышла и последняя его книга, написанная в соавторстве со своей женой, ближайшим соратником писателя-историка, Мариной Викторовной Коняевой, — «Русь изначальная от Потопа до 1125 года». Комментируя содержание книг, Марина Викторовна Коняева пишет, что в них разворачиваются картины «живой истории» и очевидным становится то, что «утверждение православия на Руси совпадает по сути дела с созданием её государственности». Таким образом, уже после ухода из земной жизни писателя появились его книги, над которыми он напряжённо работал в последние годы, создав одно из крупнейших исторических полотен нашего государства.
Николаем Михайловичем Коняевым написано множество произведений разных жанров на разные темы, которые открывают нам его как выдающегося знатока русской истории и литературы, но прежде всего — как православного писателя, который становится незримым поводырём, помогающим многим нашим современникам вернуть себе русскую душу. И особое место среди них занимает поэт Николай Рубцов, который, по мысли писателя, пришёл в этот мир для того, чтобы принести в наше сознание идею добра и любви. В нашем духовном мире Николай Коняев рассматривает поэзию Николая Рубцова как чудо, которое соединило многие усилия русского духа, благодаря его стихам, напоминающим иногда молитву, обращённую к Богу, но молитву не о себе, а о земле Русской и о русских людях.
Истинный художественный талант Николая Коняева заключался в том, что, находя скрытый духовный клад в душах своих героев, своим писательским словом он стремился заполнить внутреннее пространство нашей души, силой своего духа избавить её от пустоты. Наиболее ярко это отражено в его словах о Николае Рубцове: «Рубцов был дан нам как милость божья, как шанс его стихами суметь полюбить друг друга».
Трудно поверить, что мы общались с живым классиком русской литературы, который будет востребован с каждым годом всё больше и больше разными поколениями русских людей. Душа Николая Коняева, как Благовест, вещает нам о том, что каждый из нас, как в своё время поэт Николай Рубцов, может стать истинным радетелем о прошлом, настоящем и будущем России. Нужно только услышать этот звон, очищающий наши души, как слышал его сам писатель. Надо только жить и творить с верой в русского человека, в русский мир, в русский дух, в исповедальное русское слово, выстраданное судьбой, и тогда, по мысли писателя, «именем Рубцова мы будем узнавать друг друга».